Письмо

Ночью, во сне, я с нею все говорил…говорил…смеялся. Выходило: к ней приехал на лето брат, и потому все обернулось веселым недоразумением. Все совершенно уладилось и протекало даже празднично. Потом опять следовало пробуждение, после которого все обстояло совсем по-другому. В душе в который раз не было мира. Моя с нею связь, не сумевшая еще шагнуть за платоническую, имела вид и свойства болезненные да и сама порою походила более на болезнь. И если такова любовь, то я ею был истерзан и обескровлен. В тот следующий день мне стало это так окончательно ясно. Обессиленный я хотел отдыха. Дух не выдерживал постоянного томления и тревог. Я слишком впервые и так близко любил и был по этой причине ко всему не пригоден.

И в то же самое время в тени своих собственных переживаний я окончательно решил, что не люблю ее, и что от этого она мне в тягость. Именно сказалась моя усталость и абсолютная неопытность. Так что, можно сказать, спустя время я сожалею. Однако разве возможно допустить, чтобы в то время я был кем-то иным и думал бы по-иному!? Слишком много на меня выпало противоречивостей, к которым я был естественным образом не подготовлен. Именно: я поддался усталости.

Во вторник, угадав волнительные надежды, я все же сдал микробиологию – и, мгновенно привязав к ее шее камень, столкнул в прошлое, как в воду, наблюдая, как медленно она пропадает в глубине, словно красивая утопленница. Столь положительное событие отразилось на мне самым прекрасным образом. Воодушевление было необычайным. Будто вышел из душной угоревшей комнаты на свет. Еще был мороз, но уже походивший на весенний. Горело ослепительно солнце, и был март. Вечером надо будет позвонить обязательно домой и сказать про удачную, наконец, попытку, но только быть сдержанным…Накануне из дома пришла посылка – две коробки, привязанные друг к другу – яства и деньги. Наевшись свежей клубники, я лег, ощущая в висках упругие удары множества крохотных сварливых молоточков, и тот час уснул уставший, благодарный и донельзя счастливый. У моего курса шла лекция по оперативной хирургии. Хмурый седовласый профессор в белом высоком колпаке рисовал мелом на доске линии – анатомические треугольники, тыкал указкой в плакаты с огромными волшебным образом распиленными спящими головами, одна из которых, правда, в виду почти полного отсутствия кожных и мышечных слоев, оплетенная нервами, таращилась с сумасшедшим выражением в небытие, представляя жуткое зрелище для непосвященных в медицинскую науку. И в полной тишине, не проникая в сознание, привычно тикал будильник… Но в это время я спал, удовлетворенный, глубоко, без снов…

…от которых мы оба были немного пьяны.

Она весело хохотала, болтая ногами и расцепив вдруг руки, только что обвивавшие мне шею.

– Я совсем не боюсь! – уносился в свежую темноту ее голос и радостный смех.

Она опиралась лишь на мои ладони и предплечья, размахивая руками по сторонам. Наверное, ей представлялось, что она птица, или что-то в этом роде; она была счастлива и ничего совершенно не замечала. Я держал ее талию и спину, чувствуя живую тяжесть и продольную ложбинку, на дне которой сияли фарфоровые позвоночные бугорки, и не верил… Она – словно сильная белая бабочка в клети из пальцев едва удерживающих трепет – балансировала на открытом в ночь окне, ничего не подозревая и, как несмышленый котенок, доверяясь мне. Я склонился, ощутив возможную силу ее бедер, и коснулся кончиком носа ее кожи меж двух маленьких пуговиц, какие бывают на блузках, и протяжно вдохнул аромат, а затем расцепил руки, слушая, как звонкий колокольчик сменился криком, треском сломавшихся кустовых ветвей и тишиной…

Падая, она ударила меня ногой по щеке – случайно, расцарапав туфелькой кожу. Кровь закапала мне на воротничок и грудь.

«Насколько это

может быть правдоподобно», – еще продолжал думать я, едва успев спрятать в стопке среди тетрадей свой дневник, когда вихрем влетели соседи:

– Ну ты собираешься!?

– Да-да, – ответил я и сел на кровать.

Один из них достал бутылку водки и стукнул ею по столу, так что я выглянул из-за шкафа посмотреть.

Мы собрались втроем на дискотеку в «Часы» – студенческий бар средней паршивости, достоинство которого заключалось в непосредственной близости к общежитию. Днем там обедали студенты и преподаватели, вечером помещение и столики оказывались во власти ритмов, местных ди-джеев и скачущих по стенам и лицам лучиков света. Праздновали день-рождение моего соседа и мой неделю назад сданный экзамен. Ну а почему бы и нет!?

Первая рюмка теплой водки пошла ужасно противно и нехорошо. Запив апельсиновым соком, выпили по второй, и я ушел курить, соседи остались в комнате меня ждать. Собирались к десяти, теперь была почти половина.

Выпитое вскоре дало о себе знать. Еще по одной и пошли. Становилось хорошо и от этого весело.