Письмо

Он рассмеялся и поцеловал ее в лоб.

— Мы прорвемся, все будет хорошо.

Крисси затихла и молча смотрела на детей, бегавших по парку. Понимали ли они, что случилось сегодня утром? Наверное, война казалась им самым захватывающим приключением в мире. Но скоро их эвакуируют, разлучат с их семьями на долгие месяцы, а может, и годы. От этой мысли Крисси невольно поежилась.

Билли откинулся на спинку скамейки, заложив руки за голову. Он сидел с закрытыми глазами, обратив лицо к солнцу. Крисси положила голову ему на грудь и слушала, как бьется его сердце. Она чувствовала его тепло, аромат свежевыстиранной рубашки, его твердые мускулы на животе. Она не представляла, как сможет пережить разлуку с ним.

— Билли? — прошептала она.

— Что? — отозвался он, не открывая глаз.

— Я беременна.

На секунду он застыл, и Крисси почувствовала, как бешено застучало его сердце. Он приподнял ее за плечи и посмотрел в глаза.

— Что? Как? Не может быть, это невозможно.

Крисси смотрела, как медленно белеет лицо Билли.

— Ну, по всей видимости, возможно, — ответила она с некоторым возмущением. — Раз я беременна.

— Но единственный раз, когда мы занимались любовью, — это тогда, под дубом, во время грозы.

Он встал и упер руки в бока.

— Как ты могла это допустить?

Крисси отпрянула, словно ее ударили.

— Я? Знаешь, чтобы сделать ребенка, нужны двое.

— Ребенка? — эхом отозвался Билли. — Поверить не могу. Как давно ты знаешь?

— Я на третьем месяце.

— И ни слова не сказала до сегодняшнего дня. Ты уверена?

— Я дочь врача и акушерки. Конечно, я уверена.

— Безумие какое-то, — в отчаянии пробормотал Билли. — Как ты могла быть такой, такой…

— Какой — такой, Билли?

Он рухнул обратно на скамейку и обхватил голову руками.

— Ты говорила родителям?

Крисси фыркнула.

— Сам как думаешь?

— Дай мне минутку, ладно? Я просто не могу… Слушай, мне нужно побыть одному — переварить все это. Прости. Я не готов к таким новостям.

Он встал со скамейки и пошел прочь, не оглядываясь. Крисси смотрела, как он перешел на бег и исчез за углом. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой одинокой и покинутой. Ее захлестнула волна страха, который тут же превратился в злость. Как он мог так поступить с ней? Она огляделась по сторонам, надеясь, что кто-то придет ей на помощь, но все были поглощены своей собственной жизнью. Она словно была невидимой. Обхватив живот, она рухнула на колени и безудержно разрыдалась, сотрясаясь всем телом.

Элис Стирлинг оторвалась от шитья и взглянула на сына, вихрем ворвавшегося в комнату. Ее пальцы ныли — продевать иглу через толстую ткань было непросто, но она почти закончила светомаскировочные шторы для их небольшого дома. Билли выглядел ужасно: взъерошенные волосы стояли торчком, а лоб блестел от пота.

— Билли! — воскликнула Элис. — Присядь, дорогой. Ужасные новости, правда?

Она усадила сына за кухонный стол и потерла ему плечи.

— Какое страшное потрясение! Я знаю, что многие ждали этого, и все же…

— Откуда ты знаешь?

— То есть как, откуда я знаю? Услышала по радио. Пошла к соседям, и мы вместе с Рэгом слушали.

— Ах, ты про войну. Да, это ужасно. Но, как ты сама сказала, мы этого ждали. Она должна была наступить рано или поздно.

Он окинул взглядом кухню.

— Где отец?

Элис криво усмехнулась.

— Почем мне знать. Ушел еще утром.

Билли крепко обнял мать. Она заслуживала гораздо большего.

В духовке стояло жаркое в горшочке, и, несмотря на все свое смятение, от его аромата Билли почувствовал себя чуть лучше. Даже самый дешевый кусок мяса после того, как Элис Стирлинг заканчивала колдовать над ним, превращался в мягчайшую и вкуснейшую филейную вырезку. При мысли о сочном жарком, шкворчащем в густом соусе, у Билли потекли слюнки. Мать прекрасно готовила. О ее печеном картофеле можно было слагать легенды: нежный и воздушный внутри с хрустящей румяной корочкой снаружи — такого в мире было не найти. Она приготовила и его любимый яблочный пирог — он стоял в сторонке, дожидаясь своей очереди.

— И заварной крем будет? — спросил Билли.

— Когда это я подавала яблочный пирог без крема?

Билли посмотрел на мать, и его глаза наполнились слезами. Что бы с ним стало, не войди она тогда, много лет назад, в этот детский дом и не схвати его на руки со стульчика? Он знал, что война разлучит их, и его сердце болело за мать и за все те горести, что ей придется пережить. Он смотрел, как она энергично трет в раковине картошку, так, что вся ее спина ходит ходуном.

— Я люблю тебя, мам.

Элис бросила картошку и ухватилась за край раковины, пытаясь совладать с собой. Она вытерла руки о передник и повернулась к сыну.

— Я тоже люблю тебя, Билли. Никогда не забывай об этом.

Она подошла к нему и поцеловала в лоб, сделав вид, что не заметила, как по его щеке скатилась слеза.

— Ладно, давай готовиться к ужину. Накроешь на стол?

— Конечно. На скольких?

Элис вздохнула и вернулась к картофелю.

— На троих. Может, отец однажды вспомнит, где он живет, и удостоит нас своим присутствием. Лучше быть к этому готовыми. Да, и поставь бокалы для вина тоже, пожалуйста.

— Вина?