Письмо из Солигалича в Оксфорд

Странное дело, сам я не испытывал уже ни зависти, ни злобы. Меня не оставляло чувство, что в этой стране, пока она вся такая, какая есть, никто не может быть счастлив. Как-то я, помню, у вас спрашивал: а как ваш народ относится к неправедно нажитым миллионам и миллиардам, почему не бунтует? А зачем бунтовать, изумлялись вы, когда большинству очень даже неплохо живется… Окажись вы теперь здесь, думал я, вы сказали бы, что те, кто строит на пустырях и помойках дворцы и покупает самые дорогие машины, — что они очень глупые. Наверняка бы так сказали, ведь в вашей умной головке собран и классифицирован многовековой опыт трагических оплошностей человечества. В конце концов, этим выскочкам придется дышать одним со всеми смрадом, ездить по тем же разбитым дорогам и пользоваться теми же разрушенными коммуникациями, сидеть без газа, электричества и воды, подвергаться столь же дикому произволу со стороны государства, попадать в общие аварии и катастрофы, а вдобавок ко всему этому ощущать на себе горящие ненавистью взоры обделенной толпы и бояться за себя и своих близких… Они ошибаются, надеясь спастись за толстыми каменными стенами и чугунными решетками. Никому не будет спасения.

Жена сообщила, что накануне моего приезда кто-то звонил и по-английски спрашивал меня. Языка она почти не знала, слышно было плохо, и она не поняла, в чем дело.

Мне стало не по себе. Может, это был тот самый спасительный знак, которого втайне ждал все эти месяцы? Но от кого?.. Надо же так — опоздать всего на день! Жена меня успокаивала: она почему-то была уверена, что позвонят еще.

С дороги я почти сутки проспал на старом продранном диване, показавшемся мне после Солигалича невероятно уютным. А проснувшись, вспомнил об Ане Вербиной и набрал наудачу ее номер.

Я пыталась с вами связаться, — сказала Аня. — Здесь много событий. Вас так долго не было!

— Да, я пробовал начать другую жизнь.

— Не получилось? Да что я, можно и не спрашивать. Помните, у Хомякова где-то сказано: Малейший угол мира, независимый от духа, достаточен для необходимости. А у нас такую махину как складывали сотни лет из одних необходимостей, так все складывают и складывают… Конечно, рухнет.

Скоро?

— А вы этого хотите?

— Хочу. Опять хочу.

— Не знаю. Я недавно вернулась из командировки в провинцию… Что мы делаем с людьми, чего от них добиваемся, чему пытаемся научить? Если ребенка не кормить, но раз в неделю давать ему, скажем, по конфете, он протянет какое-то время — может быть, даже долго — на одном ожидании, на одном моральном подъеме. Это плохо, нездорово, опасно для жизни, о чем мы без конца и твердили в последние годы. Но единственным результатом этих наших интеллигентских консилиумов, всей нашей говорильни стало то, что спасительную конфету отняли, а взамен ничего…

Голос у нее был усталый и тихий. Эти слова оказались последними слышанными мной ее словами.

Я боялся звонить сестре и спрашивать про маму. Последняя весточка от нее пришла в Солигалич с месяц назад. Письмо было невразумительным, полным сентиментальных воспоминаний о нашем детстве и странных намеков, смысла которых я разгадать не сумел. Теперь я ничем, совсем уже ничем не мог им помочь. Денег не было; пускаться больному в новую дальнюю дорогу, чтобы объедать там мать с сестрой, было бы безумием.

Жена с утра уходила на работу. Я пробовал заняться привычным делом, клал перед собой книги, лист бумаги — и через полчаса бумага оказывалась против моей воли испещренной с двух сторон рисунками и чертежами: светелка на чердаке, пристройка с теплым туалетом, беседка в саду… Все то, чего я еще не успел сделать в жизни.

В один из дней раздался звонок, которого я ни на минуту не переставал ждать. Это были вы. И вы были рядом, в Москве.

Вы похудели, — услышал я от вас, когда мы наконец встретились. — Вам явно не хватает витаминов. Почему? Сейчас лето, у вас в продаже, кажется, имеютс фрукты и овощи?

Свидание было назначено вами у английского посольства. Закончив тут свои дела, вы очень спешили на окраину Москвы к своим знакомым. Пришлось ловить такси. Когда машина подъехала, мы успели сказать друг другу всего несколько фраз, поэтому не раздумывая уселся рядом с вами.

Отчего здесь такая ужасная очередь? — спросили вы шофера на плохом русском.

Очереди, собственно, не было; у дверей английского консульства просто толпились две или три сотни людей, запрудив пол-улицы. Похоже было, что они стоят под палящим солнцем много часов. Время от времени в толпе вспыхивали скандалы: люди пытались выяснить, кто за кем стоит, и вытолкнуть слабых. Когда приотворялась дверь, все бросались к ней, отпихивая друг друга локтями. Оттуда показывался широкоскулый рябой громила, орал две-три невнятных, с матерком, фразы и снова исчезал за дверью, оставляя толпу в тупом оцепенении.

Уехать хотят! — бесшабашно ответил шофер.

Как? Насовсем? — ужаснулись вы.