Плач льва

Женя верила и чувствовала радость, спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. По ней заранее скучали, с ней не хотели расставаться, ее боялись отпускать. Но, как оказалось, Майк боялся не справиться вовсе не с грустью из-за невозможности видеть любимую женщину, он был заранее напуган тем, что, получив глоток свободы, не сможет ею не воспользоваться и изменит тем благородным помыслам, которые руководили его поступками в последнее время. Так и случилось. Уже через месяц одна из сиднейских приятельниц обеспокоенно сообщила Жене в телефонном разговоре, что Линда прислала на стажировку в больницу Майка свою аспирантку и, конечно же, не преминула попросить сына оказать молоденькой, симпатичной и «ах, такой одинокой в Сиднее» девушке должное гостеприимство. Резюме приятельницы было коротким:

— Возвращайся в Австралию немедленно!

Женя и не думала медлить. Уже через несколько минут она отменила бронь обратного билета, заручилась согласием владельца московского дельфинария включить ее номер в постоянную программу и отправила в Сидней уведомление о своем увольнении.

— За любовь надо бороться! — отчаянно убеждала ее мама, которая теперь никак не могла смириться с тем, что ее дочь так и не станет миссис Каннингем, не будет жить на берегу океана и вращаться в обществе мировой музыкальной элиты. Что могла ответить ей Женя? Какие аргументы привести? Чем успокоить? Только одним:

— За любовь, мама, за любовь…

Почему люди могут любить на протяжении двадцати лет, а перестают любить неожиданно, например, в четверг на прошлой неделе? Никто не знает ответа на вопрос, откуда приходит и куда исчезает это чувство. Не знала и Женя. Сколько ни пыталась, не могла осознать, когда, как, почему тот узел, который привязывал к ней Майка и заставлял бессчетное количество раз пересекать мир, стал слабеть и в конце концов развязался вовсе. Майк пытался снова затянуть его и заранее знал, что без Жениной помощи ему не справиться. А Женя помогать не хотела, не желала строить зыбкие замки из песка, которые в любой момент могут рассыпаться. Она не хотела бороться за то, что ушло у него, а в ней осталось. Это он не мог справиться без нее, а она вынуждена была без него справляться. Без него снова привыкать к жизни в уже ставшей чужой Москве, без него слушать радио, угадывая с первых аккордов разрывающие душу его любимые мелодии, без него сосуществовать с мыслью о том, что у нее никогда не будет детей, без него придумывать новые номера, расти, подниматься, становиться старшим тренером, заместителем директора и, наконец, директором дельфинария. Женя ни разу не пожалела о мгновенно принятом решении остаться в Москве. Уже через год после возвращения она знала, что молодая, симпатичная австралийская аспирантка ждет ребенка, и это событие казалось ей логичным и правильным. В ней не было злости. Она простила и отпустила и Майка, и его мать, и тем более его ни в чем не повинное будущее дитя.

«Время лечит», — снова говорили все вокруг. И оно действительно исцеляло: поило живительной микстурой в виде профессиональных успехов, кормило таблетками смеха, улыбок, внимания появившихся на свет племянников, выбрасывало дозами целебного спрея возникающие периодически потоки мужского внимания. Женя лечилась. Она старалась не вспоминать ни о Майке, ни об Австралии, ни обо всей истории ее так и не состоявшегося семейного счастья. И только одно не могла она забыть, только одно при всем желании не могла простить, только одного не могла принять: появления на горизонте той самой безразличной ко всему волны. Она появлялась снова и снова: приходила в снах, возникала в памяти, рождалась в вопросах людей.

Вот и сейчас мужчина пытливо смотрит на нее и мягко, но вместе с тем требовательно повторяет:

— Расскажешь?

Женя знает, что она обязательно это сделает: расскажет, и непременно ему. Но сегодня она еще не готова. Не готова принять, поверить, впустить. Не готова мучить своими воспоминаниями человека, которому хватает своих скелетов в шкафу, пылящихся на полках в многолетнем ожидании того, что от них наконец пожелают избавиться. Она ничего не говорит, просто мотает головой:

— Как-нибудь в другой раз, ладно?

Артем пожимает плечами: ему обидно, его не хотят подпускать ближе, он бросает с горечью:

— Надо давать людям шанс.

Женя пристально, задумчиво смотрит на него, будто решает: сказать — не сказать? И все-таки говорит:

— И не только людям.

Артем мгновенно понимает, что она имеет в виду. Если она читала о нем, помнила о том, что произошло с его семьей, то должна знать и о том, как он поступил с Дианой. Можно ли чем-то ответить на предъявленное обвинение? Нужно ли? Разве слова имеют значение тогда, когда необходимы поступки? Не имеют. Поэтому Артем молчит, поэтому не собирается ничего говорить. Он намерен действовать, и действовать сейчас же, немедленно, не откладывая больше того, к чему так долго готовился, ни на день, ни на час, ни на минуту.