Плач льва

— Значит «де-е-е» — это все-таки дедушка. — Артем даже не старается сдержать вздох. В его возрасте, конечно, уже вполне вероятно физиологически оказаться дедушкой, но морально смириться с этим превращением довольно трудно.

— Скорей всего. Хотя, знаешь, родители приезжают довольно часто. И мне кажется, он должен понимать, кто его дедушка. Никитка, это не дедушка. — Женщина приседает на корточки перед сыном. — Ты перепутал, малыш? Ничего страшного.

— Де-е-е, де-е-е, — звуки снова становятся громче и раздражительнее, ребенок все сильнее и резче дергает Артема. — Де-е-е…

— По-моему, это вопрос. — Мама мальчика неуверенно смотрит на Артема.

— Вопрос?

— Тебе не кажется, что его интонации похожи на вопросительные?

Артем вслушивается в монотонное, гудящее «де-е-е», кивает утвердительно:

— Ты права.

— Никит, — женщина осторожно дотрагивается до руки малыша, — ты говоришь «где»?

— Де-е-е, — повторяет ребенок с явно выраженным облегчением.

— Где? — недоумевает мать. — Но что именно «где»? — Она озадаченно смотрит на Артема. Но чем он может помочь? Мужчина лишь пожимает плечами. Он все-таки не психолог и не логопед, и уж тем более не ясновидящий, чтобы определить, что именно так настойчиво пытается втолковать им мальчуган. Но это лишь первая мысль, пришедшая в голову Артему. Вторая — гораздо более обнадеживающая, хотя и кажется мужчине невероятной.

— Где? — переспрашивает он Никиту и говорит, старательно пытаясь превозмочь невольно закравшуюся в голос нервозность: — Ты спрашиваешь, где собака, да? Ты хочешь, чтобы я ее привел?

Мальчик тут же замолкает, отпускает брюки Артема и, отойдя чуть в сторону, опускается на ковер, углубляясь в какую-то только ему понятную игру по методичной перестановке с места на место лежащих на полу предметов. Слева направо: мяч, книга, тарелка, и справа налево в обратном порядке, — только так и никак иначе.

Мужчина и женщина переглядываются.

— Я сейчас, — наконец говорит Артем, направляясь к выходу. И уже от двери кричит: — Я быстро!

Не проходит и получаса, как он возвращается вместе с Мартой. Их уже ждут, встречают на пороге. Как только собака заходит в квартиру, ребенок вырывается из рук матери и бросается к овчарке, утыкаясь в шею и бормоча что-то нечленораздельное.

— Что, Никиточка, что? Повтори, сынок! — просит женщина.

Мальчик приподнимает от шерсти сияющее счастьем лицо и уже четко и внятно произносит:

— Ма-ма-ма.

— Ма — это Марта? — разочарованно спрашивает его мать.

— Как видишь. — Что еще может ответить Артем? Ему ужасно стыдно, но он не способен сдержать улыбку. Так и есть. Рот растягивается от уха до уха, хотя стоящая перед ним женщина готова вот-вот расплакаться.

— Но я думала…

— Не переживай! — спохватывается Артем. — Вчера это наверняка было «мама».

— Ты думаешь? — с надеждой.

— Конечно! — со всей уверенностью, на какую только способен.

Поверила она в это или нет, значения не имело. Даже если в тот самый первый день, когда ребенок произнес «ма-ма-ма», он обращался именно к матери, то с этой минуты эти слоги относились исключительно к собаке. «Ма-ма-ма» могло быть требовательным и выражало желание увидеть овчарку как можно скорее. Оно могло быть ласковым, нежным, пронзительным от радости долгожданной встречи. Могло быть тихим, жалобным, прошептанным Марте на ухо и выражало крайнюю степень доверия и непреодолимое желание делиться своими горестями с четвероногим другом. Бывало, «ма-ма-ма» раздавалось тогда, когда Артем не имел никакой возможности привести собаку, и женщине стоило неимоверных усилий отвлечь ребенка от стремления мгновенно увидеть Марту, удержать от криков и истерик. Однако это не всегда удавалось. После нескольких случаев многочасового плача мама мальчика приняла, как показалось тогда и ей, и Артему, единственно возможное и, естественно, очевидное решение: она купила щенка овчарки. Через пару недель Артем был вынужден пристроить бедолагу через знакомых собаководов в новую семью: мальчик не обращал на щенка никакого внимания и по-прежнему требовал общения исключительно с Мартой. Артему пришлось перекроить свой график и отказаться от поздних тренировок, чтобы Никита имел возможность каждый день встречаться с овчаркой. Это не было пустой блажью и хождением на поводу у больного и капризного ребенка. Близость с собакой оказывала на мальчика именно то воздействие, которое требовалось для того, чтобы признать: возможно, на адаптации этого ребенка в окружающем мире доктора и докторишки слишком рано поставили крест.