Плач по уехавшей учительнице рисования

Бабушки кудахтали – куда потащил ребенка, ни условий, ни питания, в пять лет рано еще спать в палатке! Но Нина знала: дочке в походе хорошо, интересно, потому что папа дочку любил, умел о ней заботиться, да и просто… приключение. В этом смысле Нинино сердце билось спокойно. В другом – нет, пережив окончательное невозвращение мужа № 1 из странствий, она не любила, когда от нее уезжали, нет. Хотя папа-два покидал ее иначе, и с ним она помимо отъездов разлюбила весну, оба раза исчезновения приходились на апрель, три предыдущих апреля, впрочем, удалось пережить, но это не отменяло: все последние месяцы он был не с ей. Она знала это, чувствовала, не требовалось доказательств, понимала – вот-вот, и только ее провал в больницу затянул расставание.

Старшенькая была в походе своем – в лагере с историко-археологическим уклоном, куда повез их школьный учитель, как водится, энтузиаст.

Больнице Нина обрадовалась, как временному избавлению, – под благовидным предлогом можно было поплавать в ином, отвлечься.

После операции она сделала неожиданное открытие: от непереносимой разрывающей боли, которую не берут никакие обезболивающие, уколы, отвлекающие мысли, существует только два народных средства – оживленный разговор, во время которого ты не слушаешь, а говоришь, говоришь как заведенный, не разговор, а твой монолог в трубку маме, подруге или соседкам по палате. Второе – молитва, средство, более уместное для бесконечности ночи. Если кричать про себя молитву – боль чуть откатывается тоже, возможно, пугается крика, возможно, Бог милостиво отодвигает ее Сам. Он вообще в эти минуты, когда больно вот с такой слепящей силой – и это открытие было третьим, – придвигается на удивление близко. Чем острее страдание, причем, внимание, не душевное – физическое, тем ближе Он.

Больничные бабули с перевязанными коленками прыгали мимо по коридору на костылях (всем после операции велели двигаться!), измученно выдохнув, оседали на кровати, а переведя дух, баюкали рассказами про поликлиники, анализ крови, сын предлагал в центр здоровья платно, но взял уже на эту операцию кредит – сколько я могу его разорять. Пошла в районную. И трогательные подробности бесплатной медицины, перемешанные с рецептами квашеной капусты, свекольного кваса, бисквита. Вроде б просто, но когда добавляешь к взбитым желткам треть взбитых белков, оставшееся то есть, мешать надо аккуратно, не кругом, а как бы так снизу вверх, иначе осядет! И духовка холодная должна быть. В холодную ставим духовку. Капусту квашеную – мои метут только так. А я вам расскажу, как я делаю…

Родные бабушки-пчелы сумели бы поддержать кулинарные разговоры. Нина только жадно и благодарно внимала, ей просто нравилось плыть в потоке совершенно бесполезных для нее, но таких красочных теоретических знаний, красневших ягодкой клюквой (ее в капусту можно просто добавить потом), зеленевших укропчиком, отсвечивающих золотом поджаренных по всем правилам пирожков – и переполненном доброты русских женщин, к которым у Нины слабость. Всегда была, в больнице лишь обострилась.

Ее бабушки тоже пекли, солили, мариновали, ставили тесто, не тяготясь своей ношей, напротив, теперь только, вырвавшись из заточения зимних квартир, они и жили, дышали полной грудью, хотя жили по-прежнему не для себя, но и это входило в набор. Здесь это «не для себя» было свободным. У той, что давно (почти целую жизнь) жила без мужа, наконец появлялось, о ком позаботиться, – в охотку, регулируя уровень и напор, та, что была при деде, от привычных забот о деде, язвительном и с годами все более ворчливом, приезжавшем только на выходные, почти на всю неделю освобождалась – и могла опекать еще не научившихся ее критиковать внучек, а теперь вот и Ниночку, которая тоже только рассеянно ее благодарила. И заниматься любимым.