Цветочными клумбами, грядками – любовью к земле она пошла в мать, Нинину собственно бабушку, в честь которой ей, кстати, дали имя, – упрямую, старательную землепашицу, из тех, на которых мир стоял. Бабушка-младшая, тетя, напротив, терпеть не могла возиться в земле, только устроила в лесу игрушечный японский садик – с озерцом и камешками, на радость внучкам, младшая бабушка вообще была чуть легкомысленна, артистична, ч
Этот год стал особенным, лучшим из последних многих. У привычных забот появился новый смысл, будто вернувшийся из далекого прошлого – Ниночка, Нинушка, Нинка была больна и нуждалась в их неусыпных заботах, уходе. Та, которую они на руках, сначала в шесть, а потом в четыре руки, носили двадцать с лишним лет, пока не начались истории с улетающими и мерцающими папами. Но вот время и отключили, вновь дочь, племянница стала девочкой, беспомощной, едва способной ходить, которую нужно было вовремя накормить, за которой надо было следить, чтобы, упаси господи, не свалилась, прыгая на одной ножке по дачным, вымощенным плиткой (дедушкина работа) дорожкам – к дому бабушек, он же кухня, на завтрак-ужин-обед. Почему она отказалась от костылей? Может, лучше купим? Но девочка стояла на своем.
Бабушки не замечали, что прыжки отяжелели, сейчас они едва помнили, что Нинушка давно родила своих и из деточки превратилась в женщину со сложной судьбой… Сейчас помнить важно было о другом: принести воды, принять таблетку (через час после еды! бабушки заводили кухонный таймер), поболтать немножко, но и не надоедать, девочке надо заниматься. У нее уроки. Друзья. На животе ее улегся главный друг и конкурент бабушек – компьютер, лэптоп, все чего-то она в него тюкала, сосредоточенно, хмуро и вроде как «не подходить!». Но принести наверх тарелку с малиной, ежевикой, клубникой – остатками уже, конечно, или только-только созревшим золотистым яблочком, первым! специально ждали, когда пожелтеет, выглядывали, высматривали – все-таки можно! Девочка не откажет. Без отрыва от экрана кивнет, нащупает слепо ягодки – при болезни так важны витамины.
А там и ужин. Ниночка аккуратно спрыгивала вниз, опираясь на перила лестницы со второго этажа, потом и крыльца, – стояла, глядела, дышала.
Сад благоухал. Как называлась половина цветов в нем, неизвестно, но кому это мешало? Она благодарно погружалась в царство безымянных полупрозрачных соцветий – бело-розово-алое, сиреневое. Жирные шмели зудели в фиолетовых колокольчиках, лимонницы порхали рывками, садились на прозрачно-белую канифоль.
Но прилетело тревожное сообщение от старшей дочки. Легким взрывом водяной бумажной бомбочки шлепнулось в середину тихого летнего вечера.
Детство бабушек? Конкурс?
Дочь моя, ты забыла, а я при чем? Ничего не пришлю.
Боже.
И после ужина Нина не поднимается наверх, наоборот, спустив со второго этажа компьютер, сидит на лавочке с бабушками, окруженная теп-лом и сладостью летнего вечера – ароматы, треск кузнечиков, птичий щебет, никакой сырости – конец июля, печатает все, что слышит.
В светлом сумраке тонет сад и грядки, ирисы-ноготки-розы выравнивает военный каток, бабушки уменьшаются. На одной перешитое из дедова драповое пальто, шапка-менингитка от уха до уха, самый писк – что ты… На другой перелицованная шерстяная юбка, голубая блузка креп-жоржет – на ногах лодочки, великоваты, зато деревянный каблук обтянут кожей, внизу разрезинка, у разрезинки – бантик! Да нет, это были мамины туфли, я их все мерила, все на танцы готовилась, пока мама на работе.