Пламенный покров

Мужчина тихо втянул воздух сквозь зубы, безуспешно стараясь согнать с лица яркий стыдливый румянец. Он так увлёкся всем на свете, кроме себя, что забыл даже о смертной казни по приезду домой. От такого неисправимого позора уже в который раз за годы даже челюсть сводило и рёбра пренеприятно тёрлись друг об друга, как скользкие тряпки о камень.

Лойс сразу шустро среагировала — подошла к поленнице сбоку от камина, схватила охапку брёвен и, свободной рукой бесцеремонно распахнув дверцу Дагласовой печки, впихнула туда деревянное добро.

— Ешь.

— Ох, девочка моя, — печник подобрал пару рассыпавшихся дров и забросил их к остальным, после чего прочно запер дверцу. Лойс заметила, как из горла Дагласа мягко сияет желтоватый свет, от которого густые клубы дыма обретают позолоту, смешанную с чернильной серостью.

Даглас в порыве нежной благодарности и радости за отзывчивость девочки чуть притянул её голову к себе двумя руками и чувственно поцеловал в лоб, пульс, хоть и всё ещё лихорадочно сбитый, восстановился и начал понемногу живо шатать грудную клетку.

От такого милого проявления обычных слов Лойс зарделась, и на красных щеках веснушки чудились бледными звёздами в ровном закатном небе. Всё ещё тяжело привыкнуть к тому, что к ней относятся так любвеобильно, в случае Ноны — бережно и в то же время как ко взрослой.

Она знала, что такое воспитание в колонии, но если там тебе обрубали всякую связь с твоим невинным детским нутром, то сейчас… Ей просто давали выбор. Она могла как и отстранить в самостоятельность, так и прильнуть, когда ей страшно или грустно, и никто не осудит её за это, потому что она — человек…

Даже демон, вначале казавшийся страшным монстром, сулящим только одни потери и беды, сейчас превратился для неё в бесконечно родного человека, без которого она просто не могла представить своё ничтожное существование в этом кровожадном хаосе, называемом внешним миром.

Она не может ничего, и в то же время… всё.

Так внезапно, но она — живой человек, которого любят, каким бы он ни был.

Утро выдалось на редкость тёплое для северного края. Солнце растворялось голубоватым шаром в бледном, неряшливо размазанном тумане.

Даглас рано поднялся, чтоб зайти на базар или в бакалею за продуктами для завтрака, а Лойс с Ноной чуть позже разжились пшённой кашей.

В готовке девочка всё ещё оказалась не сильна, и врач помогла ей, триумфально уронив в кастрюлю сахарницу. В такой ситуации обычно не до смеха, но горе-кухарки хохотали так безудержно, как в последний раз.

— Ладно, ладно, попытка номер два, — Нона раскрыла шкафчик из светлого дерева, висящий над уже порядком засахаренной газовой плитой и заглянула туда, поднимаясь на цыпочки. — У меня ещё осталось. Если печка вернётся к завтраку, может, даже чай попьём.

— А он не обижается? — Лойс оперативно сняла с огня кастрюлю и опустилась к белым ящикам доставать вторую. Ей прозвища, которые женщина давала Дагласу, казались оскорблениями, хотя на «чугунную ванну» он реагировал куда раздражительнее.

— Он мировой человек, его невозможно вывести из себя, — со знанием дела пожала плечами Нона и сжала губы в неловкой, но хитрой улыбке: — Да и к тому же, он знает, что я это любя.

— А он… когда ему было грустно или страшно, он превращался в демона, — девочка с бурным холодом под сердцем вспомнила тот момент в вагоне и рядом с костром… Тогда чудилось невероятным кошмаром то, что Даглас, такой милый и тихий, способен обращаться в испуганного, забитого, отчаявшегося, но зверя.

Так или иначе, обе стороны составляли его воедино, и при мыслях об этом Лрйс перестала бояться. У неё тоже есть два лица, никто не идеален, как, простите, отец Йонес — потеряшка может быть агрессивной и грубой или нежной и любопытной, слегка приоткрытой этому хаосу за дверями её разума.

— Этого не отнять. Его проблема в том, что стержня нет, характера что ли… В лепёшку готов разбиться, а вот отпор дать — это не про него, — сколько моментов Нона видела, как истерзанно ломался изнутри её друг, почти проклиная своё адское происхождение, сердобольный и готовый сносить любые удары, как грязная груша для битья, только бы не трогали его родных. Он мог защитить себя только в беспамятстве, и это ранило врача больнее кинжала в лицо.

— Но он нас защитил… от душехвата, — девочка недоумевающе подперла кулаком щеку, пытаясь нагнать ехидным потоком уплывающую мысль своего нового опекуна.

Нона раздосадованно вздохнула. Гиблая мысль о том, что может стать с Дагласом, когда он всё потеряет, травила нервы стальным дребезжанием, кромсающим голову… Он отречётся от себя, или не станет больше покорно терпеть эту отвратную безвыходную боль?..

— Он до сих пор избегает своих нормальных чувств, которые считает злыми и неправильными, вся эта боль копится, копится, а потом р-р-раз… Это его только вбестолку выматывает, ты знаешь… Он упорно думает, что от него толку нет, что он без конца и края ошибается, как пень с глазами. Боится себя, что человека, что демона. Мыслит себя пустотой.