Пламя его души

верить в бытие Бога и загробную жизнь и убежден, что эту веру ничто не может поколебать, так как этим были бы ниспровергнуты сами мои нравственные принципы, от которых я не

могу отказаться, не став в своих собственных глазах достойным презрения.

Таким образом, после сокрушения всех честолюбивых замыслов разума, стремящегося за

пределы всякого опыта, у нас остается еще достаточно оснований быть довольными им в

практическом отношении. Правда, никто не будет в состоянии хвастаться знанием того, что

Бог и загробная жизнь существует; а если кто обладает этим знанием, то это тот человек, которого я давно искал: всякое знание (если оно касается предмета одного лишь разума) может быть сообщено другим, и, следовательно, я мог бы надеяться видеть свое знание

обогащенным в столь удивительной степени благодаря поучениям этого человека. Но в

действительности это убеждение есть не логическая, а моральная достоверность, и так как

оно опирается на субъективные основания (моральных убеждений), то я не могу даже

сказать: морально достоверно, что Бог существует и т. д., а могу лишь говорить: я морально

уверен и т. д. Иными словами, вера в Бога и в загробный мир так сплетена с моими

моральными убеждениями, что, так же как я не подвергаюсь опасности утратить эти

убеждения, точно так же я не беспокоюсь, что эта вера может быть отнята у меня.

Единственный сомнительный пункт, встречающийся здесь, состоит в том, что эта вера

разума основывается на допущении моральных убеждений. Если мы отбросим это

допущение и возьмем человека, который был бы совершенно равнодушен к нравственным

законам, то вопрос, предлагаемый разумом, становится только задачей для спекуляции и

может, правда, быть подкреплен тогда серьезными основаниями по аналогии, однако не

такими основаниями, которым сдалась бы даже самая упорная скептичность . Впрочем, в

этих вопросах ни один человек не свободен от всякого интереса. В самом деле, хотя бы у

человека не было морального интереса из-за отсутствия добрых чувств, однако и в таком

случае имеется достаточно оснований вселить в него страх перед бытием Бога и загробной

жизнью. Действительно, для этого требуется только, чтобы у него не было по крайней мере

уверенности, что такой сущности и загробной жизни нет, а для этой уверенности, поскольку

это должно быть подтверждено одним лишь разумом, стало быть, аподиктически, он

должен доказать невозможность бытия Бога и загробной жизни-задача, которую, конечно, не может решить ни один разумный человек. Это была бы негативная вера, которая, правда, не могла бы порождать моральность и добрые чувства, но могла бы создать им аналог, а

именно могла бы в значительной степени сдерживать порывы к совершению зла.

Неужели, скажут нам, это все, чего может достигнуть чистый разум, открывая новые

горизонты за пределами опыта? Ничего, кроме двух символов веры? Этого мог бы

достигнуть в обыденный рассудок, не призывая на помощь философов!

Я не буду здесь восхвалять услугу, которую философия оказывает человеческому разуму

огромными усилиями своей критики, хотя бы результат ее и был негативным; об этом еще

будет сказано несколько слов в следующем разделе. Но неужели вы требуете, чтобы знание, касающееся всех людей, превосходило силы обыденного рассудка и открывалось вам

только философами? Именно то, что вы порицаете, служит лучшим подтверждением

правильности высказанных выше положений, так как теперь обнаруживается то, чего

нельзя было предвидеть вначале, а именно что в вопросе, касающемся всех людей без

различия, природу нельзя обвинять в пристрастном распределении своих даров, и в

отношении существенных целей человеческой природы высшая философия может вести не

иначе как путем, предначертанным природой также и самому обыденному рассудку.

ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОГО УЧЕНИЯ О МЕТОДЕ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Архитектоника чистого разума

Под архитектоникой я разумею искусство построения системы. Так как обыденное знание

именно лишь благодаря систематическому единству становится наукой, т. е. из простого

агрегата знаний превращается в систему, то архитектоника есть учение о научной стороне

наших знаний вообще, и, следовательно, она необходимо входит в учение о методе. Под

управлением разума наши знания вообще должны составлять не отрывки, а систему, так

как только в системе они могут поддерживать существенные цели разума и содействовать

им. Под системой же я разумею единство многообразных знаний, объединенных одной

идеей. А идея есть понятие разума о форме некоторого целого, поскольку им a priori определяется объем многообразного и положение частей относительно друг друга.

Следовательно, научное понятие разума содержит в себе цель и соответствующую ей

форму целого. Единством цели, к которому относятся все части [целого] и в идее которого