Пламя его души

они соотносятся также друг с другом, объясняется то, что, приобретая знание, нельзя

упустить из виду ни одной части, а также нельзя сделать никакого случайного добавления

или остановиться на неопределенной величине совершенства, не имеющей a priori определенных границ. Следовательно, целое расчленено (articulatio), а не нагромождено

(coacervatio); оно может, правда, расти внутренне (per intussusceptionem), но не внешне (per appositionem) в отличие от тела животного, рост которого состоит не в присоединении

новых членов, а в том, что каждый орган без изменения пропорциональности становится

более сильным и более приспособленным к своим целям.

Идея нуждается для своего осуществления в схеме, т. е. в a priori определенном из принципа

цели существенном многообразии и порядке частей. Схема, начертанная не согласно идее, т. е. исходя не из главной цели разума, а эмпирически, т. е. согласно случайно

представляющимся целям (количество которых нельзя знать заранее), дает техническое

единство, а схема, построенная согласно идее (когда разум a priori указывает цели, а не

эмпирически ожидает их), создает архитектоническое единство. То, что мы называем

наукой, возникает не технически, ввиду сходства многообразного или случайного

применения знания in concrete к всевозможным внешним целям, а архитектонически, ввиду

сродства и происхождения из одной высшей и внутренней цели, которая единственно и

делает возможным целое, и схема науки должна содержать в себе очертание (monogramma) и деление целого на части (Glieder) согласно идее, т. е. a priori, точно и согласно принципам

отличая это целое от всех других систем.

Никто не пытается создать науку, не полагая в ее основу идею. Однако при разработке

науки схема и даже даваемая вначале дефиниция науки весьма редко соответствуют идее

схемы, так как она заложена в разуме, подобно зародышу, все части которого еще не

развиты и едва ли доступны даже микроскопическому наблюдению. Поэтому науки, так как

они сочиняются с точки зрения некоторого общего интереса, следует объяснять и

определять не соответственно описанию, даваемому их основателем, а соответственно

идее, которая ввиду естественного единства составленных им частей оказывается

основанной в самом разуме. Действительно, нередко оказывается, что основатель [науки] и

даже его позднейшие последователи блуждают вокруг идеи, которую они сами не уяснили

себе, и потому не могут определить истинное содержание, расчленение (систематическое

единство) и границы своей науки.

К сожалению, только после того как мы долго из обрывков собирали, по указанию скрыто

заложенной в нас идеи, многие относящиеся к ней знания в качестве строительного

материала и даже после того как мы в течение продолжительного времени технически

составляли этот материал, становится возможным увидеть идею в более ясном свете и

архитектонически набросать очертания целого согласно целям разума. Системы кажутся, подобно червям, возникающими путем generatio aequivoca из простого скопления

собранных вместе понятий, сначала в изуродованной, но с течением времени в совершенно

развитой форме, хотя все они имели свою схему как первоначальный зародыш в только

лишь развертывающемся еще разуме, и потому не только каждая из них сама по себе

расчленена соответственно идее, но и все они целесообразно объединены в системе

человеческого знания как части единого целого и допускают архитектонику всего

человеческого знания, которую не только возможно, но даже и нетрудно создать в наше

время, когда собрано или может быть взято из развалин старых зданий так много материала.

Мы ограничимся здесь завершением нашего дела, а именно наброском лишь архитектоники

всего знания, происходящего из чистого разума, и начнем только с того пункта, где общий

корень нашей познавательной способности раздваивается и производит два ствола, один из

которых есть разум. Под разумом же я понимаю здесь всю высшую познавательную

способность и, следовательно, противопоставляю рациональное эмпирическому.

Если я отвлекаюсь от всего содержания знания, рассматриваемого объективно, то

субъективно всякое знание есть или историческое, или рациональное. Историческое знание

есть cognitio ex datis, а рациональное-cognitio ex principiis. Откуда бы ни дано было знание

первоначально, у того, кто им обладает, оно историческое знание, если он познает его лишь

в той степени и настолько, насколько оно дано ему извне, все равно, получено ли им это

знание из непосредственного опыта, или из рассказа о нем, или через наставления (общих

знаний). Поэтому тот, кто, собственно, изучил систему философии, например систему

Вольфа, хотя бы он имел в голове все основоположения, объяснения и доказательства

вместе с классификацией всей системы и мог бы в ней все перечислить по пальцам, все же