Пламя его души

к предметам и делают возможным синтетическое знание о них независимо от всякого

опыта. В самом деле, так как предмет может являться нам, т. е. быть объектом

эмпирического созерцания, только с помощью таких чистых форм чувственности, то

пространство и время суть чистые созерцания, a priori содержащие условие возможности

предметов как явлений, и синтез в пространстве и времени имеет объективную значимость.

Категории же рассудка вовсе не представляют нам условий, при которых предметы даются

в созерцании; стало быть, предметы могут, несомненно, являться нам без необходимого

отношения к функциям рассудка, и, следовательно, рассудок a priori не содержит условий

[их]. Поэтому здесь возникает затруднение, не встречавшееся нам в области чувственности, а именно каким образом получается, что субъективные условия мышления имеют

объективную значимость, т. е. становятся условиями возможности всякого познания

предметов; ведь без функций рассудка могут быть даны в созерцании явления. Возьмем, например, понятие причины, означающее особый вид синтеза, когда за некоторым А

полагается, согласно определенному правилу, совершенно отличное от него В. A priori еще

не ясно, почему явления должны содержать в себе нечто подобное (ведь опыт нельзя

приводить в качестве доказательства, так как доказательству подлежит объективная

значимость этого априорного понятия), и потому a priori возникает сомнение, не есть ли это

понятие совершенно пустое и не имеющее среди явлений ни одного [соответствующего

ему] предмета; ведь ясно, что предметы чувственного созерцания должны сообразоваться с

формальными условиями чувственности, a priori заложенными в нашей душе, в противном

случае они не будут предметами для нас; но сделать вывод, что они, кроме того, должны

сообразоваться также с условиями, в которых рассудок нуждается для синтетического

единства мышления, уже не так легко. Ведь явления могли бы быть такими, что рассудок

не нашел бы их сообразными с условиями своего единства, и тогда все находилось бы в

хаотическом смешении до такой степени, что, например, в последовательном ряду явлений

не было бы ничего, что давало бы нам правило синтеза и, стало быть, соответствовало бы

понятию причины и действия, так что это понятие было бы совершенно пустым, ничтожным и лишенным значения. Тем не менее явления доставляли бы нашему

созерцанию предметы, так как созерцание вовсе не нуждается в функциях мышления.

Казалось бы, легко отделаться от подобного трудного исследования, ссылаясь на то, что

опыт постоянно доставляет примеры такой правильной последовательности явлений, дающие достаточно оснований отвлечь от них понятие причины и тем самым подтвердить

объективную значимость его. Однако здесь упускают из виду, что таким путем понятие

причины вовсе не может возникнуть: оно или должно быть обосновано в рассудке

совершенно a priori, или должно быть совсем отброшено как чистый вымысел. В самом

деле, это понятие непременно требует, чтобы нечто (А) было таким, чтобы из него

необходимо и по безусловно всеобщему правилу следовало нечто другое (В). Явления дают, конечно, много случаев для установления правила, согласно которому нечто обыкновенно

происходит, однако они никогда не доказывают, что следствие вытекает с необходимостью; поэтому синтез причины и действия обладает таким достоинством, которого никак нельзя

выразить эмпирически: оно состоит в том, что действие не просто присоединяется к

причине, а полагается причиной и следует из нее. Строгая всеобщность правил также не

может быть свойством эмпирических правил, которые приобретают с помощью индукции

только сравнительную всеобщность, т. е. широкую применимость. Применение же чистых

рассудочных понятий совершенно изменилось бы, если бы они рассматривались только как

эмпирические порождения.

14. Переход к трансцендентальной дедукции категорий

Возможны лишь два случая, при которых синтетическое представление и его предметы

могут сообразоваться, необходимым образом относиться друг к другу и как бы встречаться

друг с другом: если предмет делает возможным представление или если представление

делает возможным предмет. В первом случае это отношение имеет лишь эмпирический

характер, и представление никоим образом не может быть априорным. Таковы явления, поскольку речь идет о том, что в них принадлежит к ощущениям. Во втором же случае, хотя

представление само по себе не создает своего предмета в смысле [его} существования (так

как мы не говорим здесь о причинности представления при посредстве воли), тем не менее

оно a priori определяет предмет, если только с его помощью можно познать нечто как

предмет. Есть два условия, при которых единственно возможно познание предмета: во-

первых, созерцание, посредством которого предмет дается, однако только как явление; во-