Пламя над Тереком

Светало. На восточном берегу Цемесской бухты легкий ветерок прошелся по густым зарослям дубняка. Невдалеке виднелись могучие корпуса знаменитых цементных заводов Новороссийска. Взошло солнце. Его лучи озарили густую черноту воды в бухте. Пелена легкой утренней дымки поднялась к бледно-голубому небу, явственнее обозначилось зияющее ранами полукольцо обступивших Новороссийск гор. Склоны их зловеще глядели в мир покореженными дотами, воронками от крупнокалиберных снарядов и бомб. Казалось, по горам прошелся великан-камнелом.

Красавец город, поднявшийся на берегу Черного моря, походил сейчас на разрушенное кладбище. Оживленная и веселая до войны Цемесская бухта, в которой днем и ночью кипела жизнь, теперь, в это раннее утро, казалась мертвой. Ни одного судового гудка, ни одного действующего судна. Тишина. И только затопленные корабли— жертвы пиратских налетов фашистской авиации — беспомощно уткнулись килями в небо, лежали на боку и горестно смотрели пустыми иллюминаторами на печальный берег. Легкие волны, пенясь, неторопливо плескались у израненных обломков кораблей… А там, на противоположном берегу бухты, отчетливо виднелись очертания мыса Любви. Там Станичка — пригород Новороссийска. За Станичкой — гора Мысхако, со своим обрубленным боком. И как раз между ними та самая Малая земля, которую тогда нельзя было найти ни на какой, даже самой подробной карте. Это название возникло в февральскую стужу памятного сорок третьего года, после того, как здесь, у Станички, закрепился десант черноморцев во главе с майором Цезарем Куниковым.

Сперва этих десантников называли по-разному: «легендарные куниковцы», «адский пятачок», «кинжал в спину врага», «ворота в Севастополь»… Но прочно закрепилось и устоялось только одно — «малоземельны».

И чего только не делали фашисты, чтобы сбросить «малоземельцев» в море: обрушивали на них десятки пикировщиков, по нескольку часов подряд «пахали» Малую землю, забрасывали термитными снарядами — словом, испробовали все, и казалось, что все живое там уничтожено, выжжено. Но когда враг предпринимал атаку, вновь оживала она и давала захватчикам отпор.

В это ласковое утро казалось, что и там, на Малой земле, нет живой души, и там была тишина, как и в Цемесской бухте. Всюду тишина. Тишина и у цементных заводов — на самом переднем крае огня. Здесь один из корпусов занимают наши, а рядом, другой, — фашисты. Между ними — всего несколько десятков метров, не более. Почему же такая тишина у немцев? Как будто поблизости нет ни батарей, ни фронта? Не потому ли все молчат, что после Сталинградской битвы Берлин и по сей день в трауре?.. Не потому ли, что этой зимой разгромленные под Орджоникидзе гитлеровцы откатились от подножья гордого Казбека и едва унесли ноги со склонов двуглавого Эльбруса? Не потому ли, что в долинах Северного Кавказа они оставили несчетное количество своих убитых солдат, сгоревших танков, орудий?

Тишина. Только над бухтой рыщут с криками назойливые серые чайки… Вот они слетаются к разрушенному молу. Что они там нашли? Волны прибили к берегу взбухший труп немецкого солдата, и чайки, тесня друг дружку, нацеливаются клювами в безжизненное лицо…

Неожиданно склоны прибрежных гор вздрогнули, грохот потряс бухту. На том берегу поднялись к небу огромные столбы дыма и взорванной земли. Это заухали наши береговые батареи. Вот и кончилась тишина. Значит, фашисты снова атакуют «малоземельцев», а наша артиллерия преграждает путь врагу к героическим окопам.

Тяжелые орудия, укрытые в горах, над берегом, били по вражеским позициям. Не только наши корабли, но и береговая артиллерия не давала фашистам возможности пользоваться портом в захваченном ими Новороссийске. Уже год прошел, а в Цемесскую бухту не было пропущено ни одно вражеское судно.

В ответ из района горы Сахарная голова, из Волчьих ворот ударили немецкие батареи. Да, слишком короткой была тишина на рассвете. Застонали берега и невысокие горы. Глыбы взорванных скал и вырванные с корнями деревья вместе с пылью и дымом поднимались в воздух, свистели осколки.

В глубокий проруб под скалой, где размещалась оперативная группа штаба, в освещенных «отсеках» подземного «корабля» планировался штурм Новороссийска — центра вражеской «Голубой линии». Гитлеровцы укреплялись тут целый год и надеялись, что город-порт останется в их руках и в будущем наступлении станет трамплином для прыжка в Закавказье. В том, что Новороссийск был превращен, казалось, в неприступную крепость, коренилась особая сложность и ответственность подготовки десантов и взятия города штурмом. Отсюда, из проруба, адмирал руководил боем, здесь, в этих скалистых «отсеках», решались важнейшие оперативные задачи. Адмирал был всегда на посту; казалось, этот широкоплечий, среднего роста человек не знает, что такое сон.

Вот и сейчас, на рассвете, не успел он закончить разговор с группой офицеров, как к нему вошел запыхавшийся капитан контрразведки и, приложив руку к козырьку, положил на стол перед адмиралом радиосообщение из Берлина…