Планка абсолюта

Читая, я перестал замечать имена и названия, но стал все больше смотреть, как я себя чувствую. Ощущение, что чем больше я знаю, тем меньше знаю, все больше во мне усиливалось. Любая книжная новость оказывалась неполной: будь то детектив или кулинарная брошюрка, учебник химии или любовный роман. При чтении любой из них я только удалялся от смысла, вместо того чтобы приближаться к нему. Окаянный охранник хотел, чтобы я отчаялся, а ничего другого произойти и не могло! Поэтому сначала я стал копить обиду на надзирателя, а потом перестал стесняться и в своей плачевной судьбе обвинил Бога. Характер мой от такой скверной критики раскис, и я стал вслух жаловаться книжкам на своих обидчиков, аккурат, как это делают некоторые пожилые люди, которые к седым волосам наконец обнаруживают, что много лет им мешали жить непутевые дети и деградирующее общество. Чем я отличался от таких стариков?

Глава 50

Конец третьей недели стал поворотным – у меня началось умопомешательство. Я почти не читал, а то немногое, что попадалось на глаза, вызывало неестественное раздражение. Угнетенному сознанию стало казаться, что герои всех книг единодушно ополчились против меня и набрасываются на мой бедный рассудок. Часто и поучительно заговорил динамик, будто подбрасывал дров в костер моего безумия.

Когда болезнь перекинулась на тело и я почувствовал недомогание, явился худой дядя, представившийся библиотекарем. Он объявил, что здесь по просьбе охранника.

– Убирайся прочь: когда надо было, ты не приходил, а теперь явился… – мне не хотелось видеть этого опрятного типа в шляпе-котелке. В правой руке он держал треногу с укрепленной на конце кинокамерой.

– Видишь, мне плохо, а ты мешаешь, любитель-кинематографист, уходи, откуда пришел!

Вместо ответа сухой интеллигент установил треногу и навел объектив на меня, а потом внезапно отвесил мне удар в челюсть, совсем не соразмерный с его хилой конституцией. Я не думал драться, но тут заиграла обида, и я размахнулся правой, чтобы ответить грубияну, но сразу был сбит с толку ударом в левое ухо. В глазах на темном бархатном фоне заискрились огоньки.

– Да как ты смеешь, я человек, а ты… отродье, нелюдь, червяк книжный…

Наверное, мои ругательства были излишними, поскольку стоили мне дорого: в ключицу, в печень и под дых. Я стонал, понимая, что даже охранник так со мной не обходился.

– Что тебе надо… – захрипел я. Все понятнее становилось, что я не могу его стукнуть даже слегка.

– Если будешь мне еще отравлять атмосферу своими депрессиями, пулей полетишь отсюда вверх, а потом обратно на полной скорости. Гравитация – сильная штука, даже закапывать тебя не придется – так, мокрое место, испарится быстро.

– За что такое обращение? Я, может, просто глубоко задумался…

– Так получи еще…

В районе шеи у меня что-то щелкнуло, и я повалился с ног.

– Думай, да не воняй. Тут все божественно – храм знаний, а он гниль в голове развел. Только попробуй мне подепрессировать, тут я тебя даже между страниц найду… смотри у меня, Диоген!

Грубиян развернулся на каблуках и стал было уходить, но что-то себе сообразил, развернулся и с разбегу пнул меня по голове, так что разом все потемнело, и наступил покой.

Глава 51

Очнувшись, я стал реветь, как мальчик. Все болело, а в каждой новой мысли таилась обида, что я ничегошеньки не смог сделать этому хаму. Слезы лились еще оттого, что некому было пожаловаться, а это мучило пуще побоев. Мне казалось, я мал и ничтожен, а еще, что тип мог так запросто явиться и учинить побои.

Сделалось страшно, что мое хныкание спровоцирует его новый приход, но слезы давили и отказывались подчиняться воле. Пересилив себя, я стал пялиться в очередную книжку, не разбирая ни слов, ни смысла. Послышался шум, и с яруса надо мной, как и в прошлый раз, вылетела стопка пожелтевших книжных листков, и эти кусочки чьих-то литературных шедевров, подчиняясь незримым потокам воздуха, стали танцевать в слабо освещенном пространстве шахты. Я невольно засмотрелся на это явление. Оно напомнило приход осени в лесу, когда деревья сбрасывают пожухлые одежды листьев, а хитрый ветер не дает желто-красному хороводу прильнуть к земле и носит и кружит по своей прихоти.

Какие-то пятнадцать-двадцать лепестков старой бумаги творили простую, но завораживающую красоту полета, когда закон тяготения на минуту уходит на перерыв и дарит мимолетную свободу, последний вздох счастья перед темной пропастью внизу.

Мысль о быстрой развязке затянувшейся драмы, о рывке в Вечность вслед за этими лепестками появилась внезапно, но тут же обрела силу: что, если прыгнуть вниз? Окончить все разом, ведь я не буду долго кружиться… только мокрое место, которое скоро исчезнет.

Я попробовал встать, чтобы приблизиться к краю шахты. Мною по-прежнему двигала романтика, навеянная сценой опавшей листвы. И вдруг от плеча до колена меня ошпарило чем-то пронзительно огненным. Зловещий библиотекарь возник из-за стеллажа и молча замахнулся на меня веником из крапивы.