Платформа

Я исследовал записи и понял, что в комнате rv не было камер. Неясно было, использует ли он установленное там оборудование, чтобы экономить свое время, или просто сидит в тишине. Я обратился к Песни за подсказкой и, обнаружив, что это довольно частая фантазия, которая изредка все-таки воплощается в реальность, решил, что он, скорее всего, там онанирует.

Это объясняло и отсутствие камер, особенно ввиду того, что во всех остальных помещениях дома они были. Я не стал бы об этом больше думать, но однажды заметил, что, когда Пеллонхорк вышел из комнаты rv, его руки были забрызганы кровью. Я отмотал запись и обнаружил, что заходил он туда чистым.

Я вернулся еще дальше, пересмотрел все случаи, когда он пользовался комнатой, и увидел, что на его хирургическом халате не раз появлялись новые брызги крови поверх тех пятен, что он посадил в операционной. Я пересчитывал их.

Пайреве я ни одну запись не показал и не особенно вдавался в детали, но убийства мы в конце концов обсудили.

– Может, он режет себя, – сказала она неровным голосом. Я удивился, насколько это ее потрясло, хотя она отлично знала о его подходе к бизнесу.

– Зачем ему это делать?

Она скорчила гримасу.

– Он может себя ненавидеть. Такое часто бывает.

– Только не Пеллонхорк. Он ненавидит всех остальных.

– Всех, кроме тебя, Алеф. Но это все равно может быть ненависть к себе.

– Или он просто сумасшедший.

Я сказал это впервые. Пайрева побледнела, и я склонился над столом, чтобы коснуться ее руки.

– Я не серьезно, – сказал я. – И вообще, не беспокойся. Здесь нет камер. Я регулярно проверяю. Мы можем говорить, что захотим.

После этого разговора я вернулся к архивам особняка, чтобы отыскать съемки монтажа комнаты rv, и обнаружил подробности установки двух капсул. В записях дома и циклолета были лакуны, которые в конце концов привели меня к реанимационному отделению городской больницы. Я отыскал тот день в больничной пьютерии и обнаружил, что там все стерто.

Я был уверен, что что-то упускаю, но не мог перегибать палку в поисках. Любое серьезное расследование вполне могло стать причиной контррасследования, которое не привело бы ко мне, потому что я был для этого слишком осторожен, но дало бы Пеллонхорку понять, что за ним шпионят.

Еженедельные встречи с Пеллонхорком становились все напряженнее. Я был уверен, что у меня на лбу написано: я все знаю. Но он был погружен в себя и немногословен, и, как только мы заканчивали говорить о делах, я быстро уходил.

Так я сбегал от него три недели подряд. В конце нашей четвертой встречи он остановил меня в дверях.

– Алеф, вернись и сядь. Мы еще не закончили.

Я сел. Стук моего сердца едва не заглушал его слова.

– Случилось кое-что важное. Случилось недавно. Я сказал бы тебе раньше, но предпринимал меры, и времени у меня не было. – Он нахмурился и решительно заявил: – Я не собираюсь умирать, Алеф.

Я замер. Неужели он думал, что я намереваюсь его убить? Не хотел ли он убить меня? Я не знал, что делать.

– Ты, кажется, не беспокоишься, Алеф. Тебе разве не интересно?

Я не собирался задавать ему вопросы. Он хотел именно этого – чтобы я сам себя завел в какую-то ловушку.

– Умирают все, – сказал я. – Средний возраст смерти в Системе составляет примерно пятьдесят один год и пять месяцев. Дольше всего живут обитатели Пены: их средний возраст смерти – пятьдесят…

– Да мне насрать. Я. Я. Мне двадцать пять лет и три месяца, и я не собираюсь умирать. Только не я. Богу Пеллонхорк не достанется, и Люциферу тоже.

Люцифер. Этого имени я не слышал со времен Геенны. Я не смог удержаться и спросил:

– О чем ты?

Он с силой потирал ладони. Они словно сражались одна с другой, пальцы шуршали, ногти царапали.

– Бог найдет выход, Алеф. Ему придется.

– Я не понимаю.

– Это ведь Он нас создал, так?

– Отец Благодатный говорил, что да. – Я осторожно нащупывал путь, удерживая числа в узде.

– Если я умру, Алеф, умрут все. Все. Он же не позволит такому случиться, правда? – Пеллонхорк пристально смотрел на меня. – Это ведь логично, да? Он не должен позволить умереть всем.

Мне следовало быть осторожным.

– Когда умирает каждый из нас, все остальные как будто уходят в ничто.

– Я не об этом, – жестко сказал он. – Он этого не допустит. Чтобы все умерли. Верно?

Он уже достал нож и раскрывал его. Я перевел взгляд с показавшегося лезвия на лицо Пеллонхорка и кивнул, спасая свою жизнь.

– Не допустит, – ответил я.

– Ха! – каркнул Пеллонхорк. – Да! Он у меня в руках.

Я никогда не видел его таким возбужденным. Пеллонхорк выдохнул – долгий, ужасающий звук – а потом, уже обычным тоном, сказал:

– Мне просто нужно было, чтобы ты это подтвердил. Кто, как не ты, а, Алеф? – Пеллонхорк подбросил нож высоко в воздух и без труда поймал за рукоять, все это время глядя на меня дикими глазами. Он убрал нож и продолжил: – Все устроено. Он знает. Все уже на месте, по всей Системе. Она полна семян.

Он резко замолчал и наступила тишина. В кабинете не было ничего, кроме тишины и его устрашающей улыбки.