Плавни

Генерал Алгин с каждым днем становился все более нервным и требовательным. Штаб «Повстанческой армии» состоял уже, кроме полковника Сухенко, из трех офицеров, двух писарей и адъютанта. Писали приказы отрядам, воззвания и листовки населению. Составляли общие сводки в штаб «Русской армии». Разрабатывали детали будущего наступления на Екатеринодар и Ростов.

Собственно, Сухенко некогда было скучать. Но чем лихорадочнее он работал в штабе, тем больше и больше это ему надоедало. Он тосковал по Зинаиде Дмитриевне, своей бригаде и независимому положению комбрига.

Ему настолько не нравилась теперешняя его работа, что однажды за шахматами он решился сказать об этом генералу. Алгин выслушал его молча, все время сочувственно улыбаясь, точно доктор, которому жалуется тяжелобольной. «Сейчас попросит показать язык и пощупает пульс», — с раздражением подумал Сухенко и замолчал, не окончив фразы.

Но Алгин ласково хлопнул его по колену и с теплыми нотками в голосе проговорил:

— Грустите, дорогой мой… Не возражайте, я кое–что слыхал о ваших сердечных делах. Ничего, скоро станица будет в наших руках, и тогда, я уверен, исчезнет ваш сплин… Я тоже, признаться, этим болею. Давно, ох, давно от семьи весточки не получал… — грустно добавил он.

После этой беседы Сухенко не осмеливался жаловаться генералу на работу и отводил душу лишь по утрам, когда Алгин еще спал. Шел тогда Сухенко за хутор к речке, садился на берег и мечтал. Иногда пел вполголоса песни и смотрел тоскливо в сторону станицы.

Но близость готовящегося наступления постепенно захватывала и его, вытесняла личные заботы, увлечение Зинаидой Дмитриевной. Он уже без прежней скуки руководил работой штаба и всей сетью агентов, разбросанных по Кубани. Его, как и генерала, стали бесить сводки начальников отрядов о казаках, бежавших из плавней. Особенно много было беглецов от полковника Дрофы и Гриня и есаула Гая.

Эти побеги сперва лишь раздражали, не вызывая особого беспокойства: считалось, что бегут малоустойчивые, трусливые люди, зато оставшиеся будут драться с большевиками до последнего патрона. Но списки становились все длиннее и присылались все чаще. Это были уже не единичные побеги, — бежали группами, бежали рядовые и урядники, было даже два случая бегства офицеров.

Это уже не раздражало, а выводило из себя. Генерал лично писал грозные приказы начальникам отрядов. Он приказал беспощадно расправляться без суда с пойманными дезертирами. Наскоро изготовлялись воззвания и посылались усиленные порции самогона. Но количество беглецов все росло.

Однажды, когда Сухенко принес список двенадцати казаков, бежавших от полковника Рябоконя за одну ночь, генерал скомкал написанное им воззвание и с горечью проговорил:

— Если так будет продолжаться, то мне не с кем будет выступать.

В тот же день был разработан план убийства председателя ревкома Семенного и вызван из плавней хорунжий Георгий Шеремет. Но прошла неделя, а план еще не был приведен в исполнение, и генерал, придававший этому убийству огромное значение, заметно волновался.

…В то утро, когда Тимка с братом бежали из станицы, Сухенко встал особенно рано.

Было воскресенье, и штаб, кроме одного дежурного офицера, не работал. Можно было бы поваляться в постели, помечтать или выспаться как следует. Но утро было так хорошо, воробьи так задорно и весело чирикали за окном, что Сухенко наскоро оделся и вышел из комнаты.

В саду, там, где между абрикосовыми деревьями и вишняком зеленели грядки с луком и укропом, пестрая кошка, поймав крота, обучала двух котят искусству охоты. Крот был еще живой и смешно ползал по траве, стараясь уйти. Сухенко подошел поближе и взял крота в руки. Он, улыбаясь, смотрел, как серое маленькое существо с густой шелковистой шерсткой тыкалось подслеповатой мордочкой в его ладонь. Кошка сидела тут же, ее янтарно–желтые глаза выражали беспокойство и неудовольствие. По временам она мяукала, требуя назад свою добычу.

Сухенко наклонился и погладил белого с черными пятнами котенка. Он посадил его себе на плечо и пошел во двор. Котенок громко мурлыкал, стараясь пососать кончик его уха. Сухенко было щекотно и в то же время смешно.

Около амбара он увидел своего ординарца. Ты что под амбар заглядываешь?

Ординарец выпрямился и стал во фронт:

— Господин полковник, прибегла, под амбаром лежит…

— Кто прибежал? Что ты за чепуху мелешь?

— Дианка прибегла.

Сухенко сразу стал серьезным. Дианка — гончая собака покойного мужа Деркачихи — была отдана им две недели тому назад отцу Кириллу, и тот держал ее на привязи. Если Дианка прибежала на хутор, значит, в станице что–то случилось…

— Ошейник снял?

Никак нет. Она как прибегла, так зараз под амбар.

— Сбегай на кухню, принеси кусок вареного мяса и миску молока.

Когда еда была принесена, Сухенко снял с плеча котенка, поставил миску с молоком на землю и, заглянув под амбар, стал звать Дианку. Дианка, припадая к земле, скорее подползла к нему, чем подошла. Он снял с нее ошейник и дал ей мясо.