Плексус

Так начался второй день, за которым последовала дюжина других, похожих один на другой как две капли воды. Как я уже сказал, нам в ту пору было по двадцать два, двадцать три, но мы еще не повзрослели. У нас на уме были одни игры. Каждый день мы отчебучивали что-нибудь новенькое. «Проявлять инициативу», как называл это Джордж, было так же естественно, как дышать. В промежутках мы прыгали со скакалкой, метали кольца, играли в шарики и чехарду. Даже в пятнашки. В уборной, которая была во дворе, мы держали шахматную доску, на которой всегда поджидала незаконченная партия. Частенько мы все вместе усаживались там на корточки. И что за странные разговоры вели мы в том скворечнике. Вечно о матери Джорджа, и при этом только хорошее. Какая, мол, это святая женщина и прочее. Однажды он завел разговор о Боге, о том, что Он непременно должен существовать, поскольку только Он мог исцелить Джорджа. Герби с благоговением слушал – он преклонялся перед Джорджем.

Как-то Джордж отвел меня в сторонку, чтобы сказать кое-что по секрету. Мы собирались избавиться от Герби на часок или около того. Джордж хотел познакомить меня с деревенской девчонкой; ее можно было вызвать условным сигналом и встретиться у моста.

– Она выглядит лет на двадцать, хотя еще малолетка, – сказал Джордж, когда мы торопливо шагали к мосту. – Конечно, девственница еще, но жуткая сучка. Можно тискать как и сколько хочешь, но не больше. Я уж и так пробовал, и эдак, не дается.

Звали ее Китти. Имя, очень ей подходившее. Довольно страшненькая, но кровь в ней так и играла. Лакомый кусочек, да не укусишь.

– Привет, – сказал Джордж, когда мы скользнули к ней под мост. – Как поживаешь? Хочу познакомить тебя с другом, он из города.

Она протянула ладошку, горячую и вздрагивающую от желания. Мне показалось, что она зарделась, но, скорее всего, это был просто ядреный деревенский румянец.

– Обними-ка его покрепче.

Китти обняла меня и крепко прижалась жарким телом. Не успел я опомниться, как ее язык был уже у меня во рту. Она покусывала мои губы, мочки, шею. Я запустил руку ей под юбку, под фланелевые штанишки. Протеста не последовало. Она стонала, бормотала какие-то слова. Наконец она содрогнулась, и я почувствовал, как ладонь моя увлажнилась.

– Ну как, Ген? Что я говорил?

Мы немного поболтали, чтобы дать Китти прийти в себя, а потом с ней «схватился» Джордж. Под мостом было холодно и сыро, но мы трое так распалились, что ничего не чувствовали. Джордж снова попытался овладеть Китти, но та сумела увернуться.

Все, что ему удалось, – это просунуть его ей меж ног, где она и зажала его, как тисками.

Когда мы выходили на дорогу, Китти спросила, нельзя ли ей как-нибудь навестить нас в городе – когда мы туда вернемся. Она никогда не бывала в Нью-Йорке.

– Конечно, – сказал Джордж, – приезжай, Герби тебя проводит. На него можно положиться.

– Но у меня денег нет, – сказала Китти.

– Об этом не беспокойся, – заявил великодушный Джордж, – мы о тебе позаботимся.

– А мать отпустит? – спросил я.

Китти ответила, что матери нет до нее дела.

– Главное – отец, совсем загонял меня.

– Ничего, – сказал Джордж, – что-нибудь придумаем.

Расставаясь, она по собственному почину задрала подол и попросила понежить ее напоследок.

– Может, – сказала она, – в городе я не буду такой робкой. – Потом, повинуясь порыву, расстегнула нам ширинки, извлекла члены и – чуть ли не благоговейно – поцеловала. – Я буду мечтать о вас сегодня ночью, – прошептала она, едва не плача.

– Увидимся завтра, – бросил Джордж и помахал ей.

– Понял, что я имел в виду, Ген? Если получится ее поиметь, это будет нечто.

– У меня яйца болят.

– Попей побольше молока и сливок. Помогает.

– Лучше уж в кулак.

– Это ты сейчас так думаешь, а завтра опять к ней потянет. По себе знаю. Эта маленькая сучка меня заводит… Только Герби ничего о ней не говори, не то он жуть как расстроится. Он по сравнению с ней просто ребенок. Я думаю, он ее любит.

– Что мы ему скажем, когда вернемся?

– Да скажем чего-нибудь.

– А ее старик – ты подумал об этом?

– Вовремя вспомнил. Если он нас застукает, яйца оторвет.

– Это воодушевляет.

– Не упусти шанс, – сказал Джордж. – Деревенские девчонки страсть как хотят этого. Они куда лучше городских потаскух, сам знаешь. Они пахнут свежестью. Вот, понюхай мои пальцы – разве не потрясно?

Детские забавы… Одним из самых больших наших развлечений было по очереди кататься на старом трехколесном велосипеде умершей сестры Герби. Какое удовольствие было смотреть, как великовозрастный детина Джордж Маршалл крутит педали. Его здоровенная задница не умещалась на сиденье. Правя одной рукой, он другой вовсю трезвонил в коровий колокольчик. Водители частенько останавливались, выходили из машин, приняв его за калеку, которому нужна помощь. Джордж позволял им перевезти себя через дорогу, притворяясь паралитиком. Иногда он стрелял сигарету или требовал несколько монет, всегда с ужасным ирландским акцентом, словно только что оттуда, со своей родины.