Пленник богини любви

Нараян умолк – и Варя ощутила его испытующий взгляд, но не повернулась поглядеть на него или как-то показать, что слышала хоть слово. Тогда Нараян заговорил вновь:

– Тхаги-душители, замышлявшие убийство твое и твоих спутников, погибли. Узнав, что их приговорили к повешению за многочисленные убийства, они умолили судей позволить им прекратить течение своих жизней самим. Обвязали себе шеи одной длинной и толстой веревкой и по знаку старшего бросились в разные стороны. Через несколько мгновений все двадцать лежали мертвыми. С ними был и магараджа…

Монотонный, однообразный голос умолк. Могло показаться, будто Нараян совершенно равнодушен к тому, о чем говорит, и к тому, слушает ли его кто-то, однако когда Варенька слегка повернула голову, то встретила его пристальный взгляд.

Интересно, что он жаждал отыскать в ее лице? Удовлетворенную жажду мести? Злорадство? Какая глупость!

Она пожала плечами и равнодушно произнесла:

– А что мне до этого? Ты можешь радоваться, ты восторжествовал над своим врагом! А я… что мне до всего этого? Только то, что скоро настанет и мой черед сделаться твоей жертвой.

Почудилось ей или Нараян слегка отпрянул, будто эти слова хлестнули его по лицу? Но голос его звучал по-прежнему спокойно и безучастно:

– Брама создал смерть, чтобы людям не было тесно на земле, и каждый в свой черед должен уступить место другому.

– Вот именно – в свой черед! – горько улыбнулась Варя. – Но почему же эту пору мне определил ты?!

– Не я, – резко качнул головой Нараян. – Не я! Это… служение богине. Это твоя Карма, прекрасная, луноликая Чандра, и ты должна смириться.

– Ты выдумал меня! – с ненавистью выговорила Варя. – Выдумал Чандру, эту богиню! Подобно тому, как апсара Урваши родилась из воображения Брамы, ты создал Чандру своим воображением. Но ты слишком много принял на себя, Нараян. Ты возомнил себя равным небесным богам, если взял на себя смелость определять людям час рождения и час смерти! За это ты будешь наказан – помяни мое слово. Потому что не сгинут бесследно те проклятия, которые я призываю на твою голову, и ненависть моя раздавит тебя – рано или поздно. Я желаю тебе отправиться в ад – и как можно скорее, пусть одни только злобные демоны окружают тебя!

– Никогда в этом мире ненависть не прекращается ненавистью, но отсутствием ненависти прекращается она, – изрек Нараян, и самый звук его размеренного голоса вызвал у Вари такое сильнейшее раздражение, что у нее даже челюсти свело, будто от оскомины. У нее уже с души воротило от этих философских откровений, которые Нараян день за днем обрушивал на ее голову, стремясь внушить ей фаталистическое смирение… нет, блаженное ожидание смерти. Да, была в ее жизни минута, и даже не одна, когда она желала умереть и готова была шагнуть навстречу смерти – но это был ее выбор, ее собственный! По указке же Нараяна – непонятно ради чего – она не хотела умирать, а потому его премудрости представали перед ней в облике занудных назиданий, истины превращались в тусклые банальности, от которых липким потом покрывалось все тело, а к горлу подкатывала тошнота. Право слово, она была уверена, что ее тошнит именно от этих омерзительных нравоучений, а вовсе не потому, что на исходе второй месяц ее беременности. Это плоть от плоти ее протестовала против роковой необходимости смерти, против неизбежности вековечной разлуки с той, которая породит ее на свет.

О господи, Варя увидит свое дитя только раз… а дочка не увидит ее никогда! И не услышит ни слова правды о своей матери, не узнает, кто наделил ее волосами цвета бледного северного золота и глазами серыми, как пасмурное, туманное небо России.

Ослепительная клокочущая синева, слепящее солнце и огромная золотая луна станут ей родными. Она будет знать все о подвигах Индры и хитростях Шивы, о лукавстве прекрасной Лакшми и злодействах дракона Вритры, и ничто не дрогнет в ее душе при словах жар-птица, Иван-царевич, Елена Прекрасная, Змей Горыныч… И если когда-нибудь во сне увидит она бескрайнее поле, золотое от спелой ржи, и крутояр над сизой водой, и диковинное белоствольное дерево с длинными, словно девичьи косы, зелеными ветвями, то не узнает имени неведомой страны, а будет уверена, что привиделась ей сказочная, волшебная Арьяварта, которая существует только в бе-зумных мечтаниях детей Луны, – а ведь она есть, она живет, и дышит, и простирается за горами, за морями, и ждет, и зовет к себе дочерей своих, чтобы приголубить, и утешить, и спеть колыбельную песню метелей…

О господи, никогда! Больше никогда не будет этого…

Эта сказочная Индия, эта страна чудес, о которой некогда так мечтала Варенька, оказалась насквозь лживой. Здесь лживы даже клятвы, даваемые пред священным алтарем. Вот ведь пророчила Кангалимма, что суждено им с Василием умереть в один день, однако прах его давно уже развеяли над землею и водою, а жена его все еще жива – если только можно назвать жизнью это однообразное чередование ненависти, тоски и горя, чьи раскаленные струи сжимают ее душу, испепеляют сердце и терзают разум.