Плещущийся

Звонить Трипперу Гоменюку не хотелось. Серега никогда не отличался высокой работоспособностью, от дурной работы всячески пытался отлынивать и, следовательно, был очень частой причиной возникновения раздражительного крика мастера. Но деньги есть деньги. Тем более что после завтрака ему полегчало – картинка уже не плыла (даже когда нагибаешься), да и легкая тошнота ушла окончательно.

Серега взял телефон, поклацал поломанным джойстиком, нашел нужный номер и нажал на вызов.

– Алё?! – раздался жирно и глухо, будто бутерброд упал на пол маслом вниз, голос мастера участка.

– Петр Петрович, здрасьте, это Гоменюк, – протараторил в трубку Серега.

Телефон замолчал, было ясно, что Триппер не ожидал звонка от этого абонента и теперь задумался, а что ему от него вообще могло понадобиться. Кроме рабочих цеховых моментов, толстого мастера с молодым бетонщиком ничего не связывало, да и по работе их отношения ближе всего были к отношениям «заключенный-надзиратель». Думал он недолго:

– Чё надо? – к маслянистому голосу стали примешиваться явные нотки раздражительности.

– Я это…слышал вам надо картошку копать? – скорее вопросительно, чем утвердительно выпалил Серега.

Телефон снова замолчал, потом раздалось уже гораздо менее раздражительное, но весьма требовательное:

– Ну?!

– Ну, так я это… могу, – Щавель наконец-то перешел к самой сути разговора.

Телефон в очередной раз помолчал, видимо, Триппер прикидывал, стоит ли доверять такое важное дело, как сбор урожая, Сергею Гоменюку, которого мастер считал пьяницей и лентяем. Видимо, собственная лень перевесила сомнения грузного мастера, потому что в трубке раздалось:

– Ну, приезжай, – и без всяких прощаний Триппер повесил трубку.

В начале девятого утра Серега в тех же черных спортивных штанах с раздутыми карманами от мобильного телефона, носового платка и мелочи, оставшейся со вчерашнего дня, и той же серой футболке уже стоял на трамвайной остановке. Триппер жил в четырех остановках от Щавеля, в частном секторе, называемым Волонтеровкой. Можно было дойти туда и пешком, но Сереге не хотелось лишний раз испытывать нервную систему Триппера. Мало ли, вдруг, если Сереги долго не будет, тот психанет и куда-нибудь отправится по своим делам – с него станется. Проблема была не в этом, проблема была в том, что либо эти четыре остановки ты проезжаешь на ТРИНАДЦАТОМ трамвае, либо объезжаешь почти весь маршрут, а по времени это еще дольше, чем добираться пешком.

В общем, выбор был невелик и уже спустя пару минут Серега Гоменюк садился в ТРИНАДЦАТЫЙ трамвай. Как всегда, там было отвратительно. В трамвае почему-то стоял запах пота и мочи, Сереге даже пришлось уткнуться носом в кулак, чтобы мерзкие запахи просачивались не так интенсивно. Пассажирские кресла были липкими, стекла разрисованы всякими информативными надписями типа «TDK fan Г. Р. О.Б» или «Лёха ехал в ПТУ». Детей почему-то в салоне не было, одни пенсионеры с недоверчивыми взглядами да мужичье с налившимися кровью глазами со своими раздраженными бабами с затасканными сумками. Хвала Мартену, ехать было всего четыре остановки и Щавелю недолго пришлось выносить мрачное наследие проклятого трамвая.

Петр Петрович Петряковский жил в своем доме из красного кирпича советской постройки с бетонным еврозабором, гаражом, летней кухней, сараем (который он, по слухам, отжал у соседки-пенсионерки) и несколькими сотками земли.

Гоменюк подошел к серому еврозабору, нажал на пупырышек звонка. Вышел хозяин в одних синих спортивных штанах, демонстрируя всей улице свое внушительное волосатое пузо. Петряковский подошел к забору, смерил Серегу взглядом и, так и не переходя к приветствию, кивнул в сторону футболки молодого бетонщика:

– В этом будешь работать?

О сменной одежде для работ на земле Серега не подумал.

– Футболку сниму, а штаны закатаю, – нашел выход из положения Щавель.

– Ну, давай-давай, – пробурчал мастер участка.

Серега зашел во двор, Триппер показал ему бельевую веревку, натянутую между домом и летней кухней, на которую можно повесить футболку.

– Петр Петрович, а сколько заплатите? – Серега мысленно уже прикидывал, куда вести Вальку.

Триппер вылупил глаза и побагровел, как будто Щавель попросил переписать на него все имущество Петряковских. И чуть повышенным тоном пробасил:

– Не обижу, Гоменюк.

Глядя на выпученные глаза мастера и почуяв в его голосе что-то недоброе, Серега решил, что лучше в данную тему пока не углубляться. «Не обижу» звучало как обещание заплатить не меньше положенной таксы, хотя расценок на копание картошки Гоменюк не знал.