Плот или байдарка

Мария Карловна проснулась и поняла, что находится на плоту, вокруг стояла тишина, каждый занимался чем-то своим. Но она решила не вставать, а полежать, подумать, что же она такого натворила… Чуть не довела сыновей и мужа до белого каления, что даже они находились в шаге от того, чтобы переубивать друг друга, чуть сама не загнулась, и это результат только первого дня из двадцати восьми. Господи! Как же пережить оставшиеся? Чем она вообще соображала? Поддалась разговорчикам какой-то девчонки, у которой молоко на губах не обсохло. Короче, нужно было принимать решение: возвращаться или плыть дальше.

Возвратиться, значит, остановиться в той самой точке, с которой начиналась пропасть. Кузя, скорее всего, уедет в Москву, кутить за свои алмазы. Гриня вновь отвернется. Вася… Вася превратится в овощ, а Шурик сломает себе жизнь или самолично лишит себя жизни, скорее всего, на руках у матери. Мария Карловна не видела только своего будущего, но вряд ли оно было лучезарным. Таким же туманным представлялось плыть дальше.

Мария Карловна вдруг ясно представила, что несмотря на опасения, нет ничего хуже, чем возвращаться назад. Если впереди ждала катастрофа, то лучше уж пережить ее здесь, чем там.

Она встала, уколы действовали, хотя чувствовалась слабость, но в таком состоянии можно было заняться кухней, ведь по планам семьи готовка висела на ней, хотя не готовила Мария Карловна целую вечность. Только позволяла себе на Новый год заделать огромную тарелку «селедки под шубой», которую обожала сама до проглатывания языка, и с возрастом заметила, что никто, кроме нее, готовить ее так талантливо не умеет. Поэтому доверяла только своим пальчикам. Однако выйдя на борт деревянной посудины, которую величали плотом, увидела, что на особом местечке разведен костер, и там в котелке, как на картинках в туристических гидах, варится нечто вкусное с дымком на всю округу.

– Кузя наловил каких-то карасей или лещей или еще какую-то требуху, – почесал затылок Гриша, до мозга костей не рыбак и не охотник, но принюхивающийся к вареву, – варит уху Шура, говорит рецепт из интернета взял.

Вася сидел и перебирал струны. Николай мастерил стол. Вокруг стояла, что называется, лепота и красота.

– Пережили бурю, надо же,– не веря глазам, думала Мария Карловна.

– Спой что-то, сынок, ты давно не пел нам… – сказала она Васе и уселась на стульчик рядом.

Он посмотрел на нее удивленно, его давно не просили петь, а ведь было время, даже на свадьбы приглашали и пару раз так заплатили, что на маленький синтезатор хватило. Сын задумался, прикидывая репертуар, чтоб угодить, а затем запел какой-то старый, знакомый всем и вся то ли советский, то ли более ранний хит, но никто не мог вспомнить мотив и кто его пел изначально. Стали гадать, и никто не попадал в цель. Мужчины смеялись своей недогадливости.

– Ну дайте послушать, в конце концов! – не выдержала мать, восхищаясь песней и манерой исполнения: там было и про воду, и про небо, и про любовь. Но больше всего ей нравилось смотреть на Васю в этот момент, он был удивительно красив, просто настоящий ангел с гитарой. Она так гордилась им прямо сейчас и не знала, как выразить эти чувства. Слезы полились из глаз.

– Тебе понравилось? – с радостью спросил певец. – Это Шаляпин. Просто я переделал. А вообще, если сделать аранжировочку, можно такой хит забабахать, даже Шаляпину бы понравилось. Никакой попсы или глупости электронной. Инструментал и голос. Да и это не главное. Ведь есть песни, мам, где важны только слова. Не надо музыки… Хочешь еще послушать?

Она кивнула и вытерла слезы. Остальные молчали, тоже хотели.

Вася запел под гитару песню, казалось бы, знакомую с детства, хотя опять не сразу опознанную, а потом, когда все встало на свои места, отец и мать захлопали в ладоши, братья присоединились к аплодисментам.

– Я часто слушаю Крокодила Гену и его уходящий вдаль поезд. Ведь, действительно, каждый живет так, как хочет и умеет, и старается быть хорошим. Но почему-то это не получается. И все-таки надо иметь смелость перевернуть лист календаря, даже если ты кого-то обидел. И начать сначала…

Теперь плакал и Николай. Но плакал молча, про себя.

– Васек, да ты философ прям, родителей довел до слез, – иронично высказался Кузя и по-доброму шлепнул братца по плечу. – Давай теперь по-нормальному эту песню спой, как пел Гена. Я ее с детства люблю. А свои сопли будешь девкам дома петь.

Пели все дружно. Вспомнили и другие песни: детские, юношеские. Родители пели одни. Потом все примолкли.

Наступило время обеда.

– Экзотичненько! – выразилась Мария Карловна, которой подали походный алюминиевый набор с горячей обжигающей ухой в некрасивой кружке. Но было невероятно приятно после ужасной ночи поесть горячего. Ведь они не ели со вчерашнего дня. Ужас! Все на эмоциях! Марии Карловне трудно представлялось, что будет с ее здоровьем после такого «отпуска»: сначала отказала спина, следующим ждал гастрит. Про внешний вид она вообще молчала, боясь вспоминать сцену с собой, валяющейся на траве в одних трусах.