По Мещёрскому краю

— Ну и ну, — разочарованно протянул Лешка, — не озеро, а блюдечко с водичкой. И как только в нем рыба живёт?

Однако Ивановское озеро считается рыбным озером. В нем, как, впрочем, и в других мещерских озёрах, водятся щука, окунь, ёрш, плотва, а также карась, линь и язь, которые наиболее устойчивы к кислородному голоданию. Заморы — это бич для рыбы в мелководных мещерских озёрах. В зимы обычной продолжительности рыба ещё кое–как переживает трудное время до поступления вешних вод. Но бывают зимы, когда водоёмы промерзают чуть ли не до дна, и рыба массами гибнет от недостатка кислорода. Не спасают даже проруби, которые местные жители делают во льду, чтобы открыть доступ в воду свежему воздуху.

От Ушмора до Клепиков по суше рукой подать: километров восемь — десять, не больше. А если плыть по воде, то на это уйдёт целый день да и то если вы не собьётесь с пути и не застрянете в какой–нибудь непроходимой протоке. Это самый сложный и вместе с тем самый интересный участок пути. В этом месте Пра течёт по почти совершенно заросшему руслу, с трудом пробивая себе путь через тростниковые заросли, а потом, описав вокруг Владычинского полуострова огромную петлю, снова возвращается к Клепикам теперь уже полноправной рекой, которую никак не спутаешь с узкой и полузаросшей протокой. Но именно с такой длинной и постепенно сужающейся до нескольких метров протоки, идущей от Ивановского озера, и начинается Пра.

По поводу этого Лешка прямо в лодке произнёс короткий спич, не преминув зачитать нам выдержку из тридцать четвёртого тома Большой Советской Энциклопедии. Вот краткие «анкетные данные» Пры: длина 162 километра, площадь бассейна 5 900 квадратных километров, протекает по сильно заболоченной Мещерской низменности. Питание преимущественно снеговое, замерзает в конце ноября, вскрывается в начале апреля… Впадает в Оку недалёко от пристани Кочемары.

Берега Пры в этом месте довольно низки. Они обильно поросли кустарником, травой и зелёными лопухами. Разделённая на несколько рукавов, река выписывает здесь такие замысловатые вензеля, что нашу плоскодонку приходилось буквально на руках протаскивать через узкие проходы и изгибы коварного фарватера. Она, как слепой котёнок, тычется носом то в один, то в другой берег, становится поперёк течения, застревает в дощатых заколах, перегородивших во многих местах русло реки, и вообще ведёт себя довольно строптиво.

Но вот поворот, ещё поворот, берега убегают куда–то в стороны, и Пра двумя рукавами разливается по огромному, заросшему осокой и тростником полю.

У развилки мы останавливаемся и, как богатыри на распутье, начинаем гадать, по какой протоке следует продолжать путь. Лешка с глубокомысленным видом водит пальцем по карте, Владик, как Илья Муромец на заставе, прикладывает руку ко лбу и вглядывается а туманную даль, а адмирал, как всегда, предлагает самое радикальное решение вопроса–съездить к видневшейся в конце правой протоки деревеньке с церквушкой на, пригорке и расспросить местных жителей о дороге. Побеждает всё–таки лёшкина «научная» точка зрения, и наши лодки поворачивают налево.

Еле заметная протока, то исчезая, то появляясь вновь, вывела нас в заросшее, похожее на огромное болото русло Пры. Вывела и пропала, растворившись в огромных, высотой в человеческий рост камышовых зарослях.

Ещё в Москве знатоки Мещеры предупреждали нас: «Будьте осторожнее на озёрах, по ним можно долго плутать, пока выберешься на верную дорогу». И в подтверждение приводили историю, которая произошла с одной группой туристов–байдарочников: сбившись с пути на Мартыновом озере, они забрели в такие непроходимые дебри, что вынуждены были провести одну не очень приятную ночь среди воды и безбрежных тростниковых зарослей. Мы весело рассмеялись тогда, не особенно веря в правдивость этой истории. А вот сейчас все больше и больше убеждались, что с нами начинает происходить примерно то же, что и с теми заблудившимися туристами: мы не знали, куда мы плывём, в какую сторону, где начинается берег и кончается озеро и вообще где мы находимся. Выбившийся из сил Серёжка в конце концов бросил обвитые тиной пудовые весла и сказал, что гребля, может быть, и способствует оздоровлению организма, но что он всегда терпеть не мог бессмысленной работы, и потребовал от Лешки заверения, что наши лодки движутся туда, куда надо, а не в обратном направлении.

На всякий случай решили ещё раз обозреть окрестности. Лешка с Сергеем встали друг против друга на борта лодки, а Владик взгромоздился на их плечи. Но и с этой импровизированной пирамиды ничего не было видно, кроме разбросанных по огромным заливным лугам копён с сеном и далёкой кромки синеющего слева леса. И тростник, тростник кругом, насколько хватает глаз.

— А церковь? — спросил Лешка.

Церковь была единственным ориентиром и маяком этом огромном тростниковом царстве. И мы всегда надеждой поглядывали назад, где далеко–далеко из–за зелёной кромки осоки возвышались маковки её куполов.

— Церковь? — вытянул шею Владик. — Да вон она!

И он махнул рукой куда–то вправо.