По Мещёрскому краю

Вот уже несколько дней мы живём на кордоне, и никак нам не удаётся повидаться с хозяином здешних сосновых плантаций, хотя он каждое утро и проезжает мимо на велосипеде из деревни Игнатовка.

Но однажды утром, когда мы спали, открылась дверь и на пороге показался мужчина средних лет в брезентовой куртке и таких же штанах, заправленных в сапоги. И сразу же дом наполнился терпким запахом свежей смолы, как будто кто–то распахнул окно прямо в сосновый бор, омытый тёплыми грозовыми дождями.

— Масаев, вздымщик, — здоровается мужчина и смущённо прячет пахнущие смолой руки за спину. — Так это вы хотели посмотреть, как добывается живица?

Природа всегда таит в себе много загадок, маленьких и больших тайн. Одним из таких чудес и является живица. Видели ли вы как быстро затягивается смолой рана на сосне? Казалось бы, дереву нанесён тяжёлый и страшный удар топором, от которого оно не сразу оправится. Но пройдёт несколько дней, и рана уже подсохла, и по–прежнему гордо стоит на косогоре красавица сосна. Живица! Не случайно народная молва приписывает ей чудодейственное свойство заживлять раны, восстанавливать силы и давать жизнь деревьям. Наверное, поэтому и носит она такое чудесное и поэтическое название.

Вместе с Масаевым мы идём на сосновые плантации. Они совсем рядом с кордоном — километра полтора–два, не больше. Михаил Михайлович надевает рукавицы и берёт в руки хак — инструмент с острыми ножами. Короткий взмах, и хак прочерчивает на стволе глубокую борозду. Затем вторую, третью… И набухает кора, и бежит из надрезов в приёмник густая, как мёд, смола. Таких борозд на каждом дереве десятки. Иногда на сосне делаются надрезы с двух сторон — это двухкаррная сосна, а на более толстом дереве делают три карры. И под каждой каррой — приёмник.

Михаилу Михайловичу помогает его жена — сборщица смолы. Специальным ножом она прочищает желобки, по которым течёт живица, выковыривает из приёмников застывшую смолу и собирает её в ведра. Каждый приёмник–это двести граммов смолы, пятьдесят приёмников–ведро, двести вёдер–бочка, доверху наполненная ароматной живицей. Потом эту бочку грузят на телегу и везут на Голованову дачу. Густая и тяжёлая, смола мерно колышется в бочке, распространяя вокруг себя терпкий, ароматный запах.

Из смолы производят канифоль и скипидар, которые используются в мыловаренном, бумажном и лакокрасочном производствах. Даже в ампулах с камфарой тоже есть живица, добытая в сосновых заповедных лесах. Так что живица лечит не только деревья, но и людей, которым сосны отдают все своё богатство — капля за каплей.

Все реки откуда–то начинаются, и все они куда–то впадают. Кадь впадает в Пру. Но не маленьким неказистым ручейком, через который можно перешагнуть, не замочив кедов, а широкой и спокойной рекой. Мы долго ищем кладку на другой берег — ствол огромного дуба, упавшего поперёк реки. Он еле–еле достаёт до песчаной отмели на той стороне Кади. Теперь она не такая беззащитная, как в верховьях: пополнела в талии, разлилась по заливному лугу, но и здесь не утратила своих неповторимых черт лесной речки из русской сказки.

Мы сидим на берегу и бросаем и воду щепки. Они плывут медленно и торжественно, маленькой лебединой стайкой. А мы сидим и смотрим им вслед. А щепки все плывут и плывут, туда, где темно–коричневые воды Кади смешиваются с золотистыми струями стремительной Пры.

Все реки откуда–то начинаются, и все они куда–то впадают. Кадь впадает в Пру, Пра—в Оку, а Ока—в Волгу. И если вам когда–нибудь придётся плыть по этим рекам, то знайте, что в их светлых водах есть и частица тёмной, пахнущей кувшинками и живицей воды маленькой мещерской речки Кади.

По следам одного доноса

Ещё в Москве, знакомясь с прошлым Мещерского края, мы натолкнулись на один любопытный документ, датированный 1905 годом (Крестьянское движение в Рязанской губернии в годы первой русской революции (документы и материалы). Ряз. книжное издательство, 1960).

Это был донос старосты села Бельского Спасского уезда на учителя и крестьян села Кидусова, которые занимались революционной агитацией на сельском сходе.

«6 декабря сего 1905 года, — сообщал староста, — мною был собран сельский сход по делам, касающимся нашего общества, на который явились учитель Кидусовской школы и крестьяне д. Нагорной Осип Назаров Петрушкин и Лаврентий Данилов Шебаев… чем учинили в народе ужасное своеволие и неподчинение. Глупый же наш народ одно говорит, что не следует платить никаких повинностей, и не хочет признавать поставленных над ним властей».

В тот вечер мы долго сидели и спорили об этом любопытном документе, приоткрывшем для нас одну из страничек революционного прошлого Мещеры. Но он был краток и скуп на факты. Действительно, ну кто этот безвестный учитель, фамилия которого даже не названа в доносе? И какое отношение к нему имели крестьяне Петрушкин и Шебаев? И чем они так прогневали местные власти?

— Ладно, — сказал тогда Лешка, переписывая текст доноса в свой дневник, — будем на месте–обязательно узнаем.