По Мещёрскому краю

Так на нашей карте возле села Кидусова появился маленький красный кружочек.

…И вот по узенькой тропке, петляющей по заливному лугу, наша небольшая экспедиция направляется, так сказать, в глубь континента на поиски Кидусова и таинственной деревни Нагорной, которая не значится ни на одной современной карте. Наши сведения о Кидусове крайне скупы. Мы знаем только, что расположено оно недалёко от села Бельского, километрах в пяти от впадения реки Белой в Пру, что это старинное мещерское село, жители которого в своё время славились на всю округу как углежоги, а само Кидусово считалось центром углежжения, в прошлом широко распространённого в Мещере.

…Тропка круто поднимается вверх и выводит нас на песчаный косогор, поросший соснами и травой. Вот оно, современное Кидусово: длинные улицы, добротные дома, новенькие срубы, пахнущие стружкой и краской, шум тракторов и тарахтение автомашин, везущих бидоны с молоком.

В своё время Сергей Есенин с грустью и болью в сердце писал о нищих, приходящих в упадок рязанских деревеньках. Помните его стихи?

Край ты мой заброшенным,

Край ты мой пустырь,

Сенокос некошеный,

Лес да монастырь.

Избы набоченились,

А и всех–то пять.

Крыши их, запенились

В заревую гать.

А сейчас? Мы медленно идём по главной улице мимо колхозного молокозавода, больничного городка, сельской аптеки, просторного, недавно отстроенного Клуба… Видно, неплохо живут колхозники в этом старинном мещерском селе.

Вот и школа: низенький заборчик, большие–светлые окна, добротная крыша под железом, но постройки, судя по всему, старые. «Может, та самая?» — тихо шепчет Лешка, внимательно осматривая школьный двор.

Скажем прямо, мы не очень надеемся на успех. Как–никак, а шестьдесят лет — срок нешуточный. Помнят ли здесь о тех далёких и бурных событиях? Не забылись ли они? И сохранились ли очевидцы, которые были их свидетелями?

Директор школы Клавдия Антоновна Леснянская, к сожалению, ничем не могла нам помочь. Она работала в школе не так давно и ничего не знала об интересующих нас событиях.

— А школа та? — спрашиваем мы.

— Нет, та от пожара сгорела. А эта уже после выстроена… Да вам лучше обо всем этом с нашими стариками поговорить. Ну, например, с Александрой Трифоновной Клопковой: она во время революции активисткой была, в комбед входила — или с Антоном Михайловичем Куликовым. Он тут неподалёку сторожем на каланче работает. Вот уж они наверняка эти события помнят.

Александру Трифоновну мы не застали дома. А вот с дедом Антоном нам повезло. Он оказался словоохотливым и, несмотря на свои восемьдесят лет, ещё довольно бодрым стариком.

Когда мы зачитали ему выдержки из доноса бельского старосты, он неторопливо снял картуз, почесал затылок, словно вспоминая что–то, и так же неторопливо сказал:

— Осип Петрушкин? Ну как же, помню–помню. Да и Лаврентия Шебаева тоже. Правильные были мужики, работящие.

Потом помолчал немного, вынул кисет и начал крутить самокрутку.

— Значит, донёс–таки, подлец, — это о старосте, — ну да от него и нечего было ждать другого.

И на наших глазах начали оживать, обрастать новыми фактами и деталями скупые строчки предательского доноса.

События, о которых рассказал нам Антон Михайлович, относились к концу 1905 года, когда по всей России прокатилась мощная волна крестьянских восстании. Не миновала она и Рязанской губернии. Крестьяне отказывались признавать власть земских начальников, силой захватывали и делили между собой помещичьи земли, поджигали дворянские усадьбы. Под мощными ударами крестьянских выступлений трещала по швам самодержавно–помещичья Российская империя.

В декабре 1905 года, крайне обеспокоенный нарастанием крестьянских волнений в Рязанской губернии, начальник губернского жандармского управления доносит департаменту полиции: «…Озлобленность в Рязанской губернии против земских начальников громадная. К ним не идут за разрешением своих сомнений. Кроме открытых насильственных действий, в течение ноября произведены в разных местах губернии тайные поджоги помещичьих усадеб…»

Мещерская сторона, в которой сельское хозяйство не играло такой важной роли, как на юге Рязанской губернии, также оказалась вовлечённой в бурные вихри первой русской революции. Сельский сход крестьян села Аграфенина Пустынь приговорил: «земля должна быть не чьею, а общей». В Спасском уезде крестьяне решили явочным порядком уравнительно разверстать между собою луговую площадь и приступить к укосу трав. Какой–то неведомый нам Дмитрий Филиппов Прошкин из деревни Тальново Касимовского уезда, увидев на стене портрет царя, стал призывать к бунту против «Николашки». А когда ему сказали, чтобы он побоялся бога, «богохульно» ответил: «А мне нечего бога бояться, ведь нет ни бога, ни государя».