По Мещёрскому краю

Каждый раз, когда мы путешествуем по Пре, мы разбиваем свою палатку на так называемой «кипарисовой поляне». Это очень своеобразное и красивое место. На этой поляне растёт оригинальное растение — можжевельник, кусты которого возвышаются над лугом, как стройные молодые кипарисы, устремив в небо свои остроконечные вершины. Казалось, они будут стоять так вечно. В прошлом году мы снова проезжали мимо «кипарисовой поляны». Остановились, чтобы посмотреть на её основную достопримечательность — громадный куст можжевельника, издали похожего на шпиль древнего готического собора. Подошли и замерли: «кипарис» исчез. Не стало его весёлой зелёной кроны, его красивых, вытянутых вверх ветвей, не стало прохладной тени, в которой туристы отдыхают от полуденной жары. Перед нами стоял жалкий обгоревший куст, высохший и жёлтый. Его уродливые закопчённые ветви, словно руки женщины, в бессильной мольбе были заломлены вверх. Но тем, кто сделал своё чёрное дело, было наплевать на эти мольбы, они разожгли костёр прямо под «кипарисом», и он запылал как свечка, в последний раз освещая «кипарисовую поляну».

Трудно сказать, кто это сделал–туристы, а может, кто–либо из местных «шутников». Но кто бы они ни были, они совершили преступление против мещерской природы, против красавицы Пры, против туристов, против всех нас. И трудно найти им оправдание.

И реки, и озера, и леса — все это наши богатства, к которым каждый должен относиться, как рачительный хозяин. Нельзя по–настоящему любить нашу землю и браконьерствовать в её лесах, захламлять туристские тропы, вырубать сосновые рощи. На нашей земле много прекрасных мест, и мы должны сохранить их не только для себя, но и для наших детей и внуков, для последующих поколений.

И зависит это не только от одних туристов. Мы видели, как рыбаки из родного села Есенина — Константинове выбрасывали в Оку только что пойманную рыбу: её нельзя было есть, она пахла бензином. Об этом уже много писали и говорили, но Воскресенский химический комбинат до сих пор продолжает спускать в Оку отходы производства. И рыба травится и плывёт по воде, перевернувшись кверху брюхом. Как найти этому оправдание?

Нет у человека большего недостатка, чем равнодушие, полное безразличие к земле, по которой он ходит и на которой живёт. Равнодушный может пройти мимо горящего «кипариса», он не остановит браконьера, убившего в заповедном лесу лося, не станет протестовать при виде того, как горе–туристы рубят сосны для костра. И у него не заговорит советь при виде плывущей по воде отравленной им рыбы… Наверное, есть в этом какая–то косность и бедность души, которые идут от воспитания человека, от узости его духовного мира.

Свой поход мы закончили в Брыкином бору. А оттуда на попутной машине доехали до села Лакаш. На окраине села шофёр затормозил:

— Вам куда? В Ижевское–на пристань или на наш аэродром?

— Какой аэродром? — не понимаем мы.

— Ну, известно какой–наш, Лакашинский. Вон туда уже бабы спешат. Они теперь и на рынок в Рязань не иначе как на самолёте летают: быстро и удобно.

Мы покупаем билеты и с трудом протискиваемся в кабину самолёта. Рядом с нами на лавочках буднично сидят пожилые колхозницы, загородив проход бидонами с молоком, о чем–то весело щебечут маленькие девчушки в цветных сарафанах, чинно ведут разговор о сенокосе бородатые старики. Просто и буднично! И это в Мещере, где не так уж давно лошадь с телегой были единственным и самым распространённым видом транспорта.

Маленький биплан ловко разбежался по скошенному полю и взмыл в воздух. Прощай Пра, прощай Мещерская сторона! Самолёт плавно развернулся и взял курс на Рязань. А мы прильнули к иллюминаторам и все смотрели, смотрели на эти бескрайние мещерские леса, луга и болота, изрезанные, словно морщинами, запутанной сеткой малых и больших речушек. Под крыльями проплывали темно–зелёные ели, ощетинившиеся пиками своих верхушек, стога сена, как напёрстки, разбросанные по зелёной скатерти лугов, тонкие кружева тропинок и дорог, а где–то там, на горизонте, в полуденном мареве висели плотные клубы чёрного дыма: горело торфяное болото.