По серебряному следу. Дворец из стекла

Этим ранним предрождественским утром две дюжины иловых жаворонков[12] уже прочесывали замерзший берег реки в поисках медной проволоки, старых монет и прочих вещей, которые можно продать. Табета знала их всех. Большинство бедняков были намного старше ее. Ремесло иловых жаворонков небезопасно для здоровья: плотная масса грязи часто доходит до колен, и малейшие ранки могут привести к смертельной инфекции. А еще есть приливы и отливы. Табета своими глазами видела, как приливом утащило пожилую женщину и ее сына. Но берег реки опасен даже во время отлива или когда ил, как этим утром, промерзает: на охоту выходят водяные и келпи, обитающие в реке духи воды, – не говоря уже о пьяных матросах, дилерах эльфовой пыльцы и всякого рода контрабандистах.

Никто из иловых жаворонков не знал, что Тед, как обычно представлялась Табета, на самом деле девчонка. Она вообще держалась подальше от остальных: была уверена, что при первом удобном случае любой ее обворует. Никому нельзя доверять. Никому. Она и выжила-то лишь потому, что всегда об этом помнила.

Спустившись к подножию лестницы, Табета обратила внимание на незнакомого человека: коренастый мужчина с редеющими волосами был одет слишком прилично для илового жаворонка. В эту минуту он совал в руку Хромоножке какой-то клочок бумаги. Возможно, он проповедник и хочет убедить их пойти завтра в церковь на рождественскую службу. Некоторые наверняка примут такое приглашение, ведь все они исключительно талантливые карманные воришки. Табета тоже попробовала себя в этом промысле, но воровать она стыдилась, а вот вещами, найденными в речном иле, нередко очень гордилась. Они были такими же потрепанными жизнью сиротами, как и она сама, но все выжили в реке, у всех был за спиной долгий путь и своя история.

Никто из иловых жаворонков, прочесывавших берег, не обладал терпением Табеты, никто не обладал таким же зорким взглядом, необходимым, чтобы найти сокровище в иле и мусоре, принесенном из далеких океанов мощным потоком, или среди того, что он вымывал из отложений давно минувших времен. Табета не знала, любит она Темзу или ненавидит. Иногда берега этой реки казались ей единственным домом, но в такие дни, как этот, – когда другие люди сидели в кругу семьи, – она, глядя на широкую полосу неустанно текущей воды, еще острее чувствовала свою бесприютность.

«Прекрати!» – одернула она сама себя. Жалость к себе – этого яда она боялась больше всего. Он разъедал ее душу.

Чаще всего бедняки бродили по опасному илу босиком, подвернув штанины, но холод заставил их не снимать дырявых сапог.

Такие сокровища, как, например, кусок старого каната, который Табета обнаружила всего через несколько шагов, другие запросто не замечали. Она наклонилась поднять его с подчеркнуто скучающим видом, чтобы не выдать остальным, какую ценную вещь нашла. На канат налипло несколько переливающихся чешуек – от какой-то русалки. Река несла их сюда весь долгий путь от южного побережья, где Табета прежде часто видела их на песке недалеко от деревни.

Чешуя русалок пользовалась большим спросом у портных: они любили украшать ею одежды состоятельных клиентов. Табета осторожно засунула находку в один из кожаных мешков, привязанных к старому поясу – его тоже принесла когда-то река, – и тут обратила внимание, что замеченный ею еще с лестницы хорошо одетый чужак наблюдает за ней. Несмотря на возраст, он казался сильным и проворным – такое всегда важно учитывать: вдруг внезапно придется спасаться бегством. Однако никто из остальных иловых жаворонков, похоже, не беспокоился. Пальто этого человека было не такого шикарного покроя, как у банкира, который каждое воскресенье после посещения церкви приказывал своему кучеру останавливаться у лестницы и бросал роющимся в иле жаворонкам сверху пригоршню пенни. Сапоги же его стоили явно больше, чем могли принести Табете находки за десять лет, а за шарф, обмотанный вокруг его мощной шеи, ей пришлось бы копаться в иле года три, не меньше. Чем же он занимается? Вообще-то, ей всегда удавалось это угадывать, но не сейчас.

– Я слышал, что ты один из лучших иловых жаворонков на этой реке.

Он говорил с акцентом – такой бывает у выходцев из Новой Каледонии. Дед Табеты был родом с севера. А что касается комплимента, он его, конечно же, выдумал, чтобы ей польстить. Остальные жаворонки никогда бы не признали, что в их грязном ремесле она понимает лучше других.

У чужака на лбу был шрам, и еще один – на руке, но на солдата или профессионального боксера он не походил, и никакой полицейский ни за что не смог бы себе позволить такие сапоги. Из кармана его пальто, внимательно изучая карманы и мешки Табеты, выглядывал дюймовик с глазами цвета блеклого янтаря. Дюймовики – гениальные воришки, и, хотя ростом они не больше бутылки из-под джина, ни один самый ловкий карманник человеческого рода-племени им и в подметки не годится.

– Не волнуйся, он ворует только по моему указанию.