По серебряному следу. Дворец из стекла

– Мне следовало бы знать! Однорукая девчонка… – Табета ненавидела свой голос, такой пронзительный, такой обиженный, как у маленькой девочки, сидящей рядом с мертвой матерью. Девочки, совершенно одинокой – навсегда. Яростный, испуганный голос. Проклятое Рождество! Оно вернуло все воспоминания. Но слова продолжали извергаться. – Да, однорукая! – кричала она. – И то, что ты такой родилась, наверняка тоже ложь! Так наказывают воров: отрубают им руку!

Борга тяжело шагнула к ней.

– А теперь фон отсюда! – проревела она.

Некоторые из посетителей зашаркали ногами, задаваясь вопросом, не относится ли это и к ним.

– А ты вообще безрукая, Табета Браун, – спокойно сказала Офелия, – и даже не понимаешь этого.

Эти слова полетели за Табетой на улицу. Она с такой силой хлопнула дверью, что железная вывеска стукнулась о фасад старого дома и эхо прозвучало гулко, как погребальный перезвон колоколов.

* * *

Табета отправилась в долгий путь к Хрустальной улице, и на этот раз троллиха не расчищала ей дорогу в толпе. Но Рождество тем временем уже опустошило улицы и заполнило дома. Пробежав с полчаса по всеми покинутому центру города, она, запыхавшись и с дрожащими коленями, вновь стояла у лавки Артура Соамеса, выкашливая раздирающий легкие ледяной воздух.

В лавке было темно, светились только блуждающие огоньки на елке, а за стеклянной дверью висела табличка «ЗАКРЫТО».

Табета почувствовала, как внутри у нее все сжалось от отчаяния. Единственный раз река попыталась вознаградить ее за всю нищету прошлых лет, а она выбросила ее подарок – поддалась чертову желанию верить и любить.

Она уже нагнулась, чтобы подобрать камень и бросить его в дорогую витрину Артура Соамеса, как ей пришла в голову идея сделать то, чему ее научил Коротышка за пару недель до того, как его убил водяной. Ей потребовалось некоторое время, чтобы найти среди булыжников шпильку для волос, но в конце концов она обнаружила одну, и после нескольких тщетных попыток замок в двери Артура Соамеса открылся.

В темноте стеклянные украшения на рождественской елке мерцали еще загадочнее, но у Табеты они вызывали лишь одно желание: все сорвать и разбить. За прилавком она обнаружила дверь, а за дверью – крутую лестницу, ведущую к следующей – железной – двери в подвал. Из-за нее пробивался свет, и Табета почувствовала жар, словно в подвале Соамеса скрывался спуск в преисподнюю.

Дверь была не заперта, и Табета приоткрыла ее ровно настолько, чтобы заглянуть внутрь, – и чуть не закрыла вновь: за дверью в помещении без окон роилось множество огненных эльфов, их было что пчел в улье. По слухам, жала их смертоносны, и, судя по их злобным красным лицам, они только и ждали случая пустить их в ход. Табета отважилась проскользнуть внутрь, лишь когда все они собрались в дальнем конце помещения вокруг каменной чаши, полной расплавленного стекла.

Огненные эльфы жужжали от возбуждения, а некоторые из них тянули вверх нити горячей массы, подобно жидкой пряже, и несли их к стеллажу с недоделанными блюдами и вазами. Табета не могла отвести от них взгляд. Артура Соамеса она обнаружила, только когда один из эльфов капнул расплавленным стеклом ему на плечо. Сам стеклодув этого не заметил. Он сидел у своего верстака, а перед ним стоял бокал на тонкой ножке. Не шевелясь, он пристально разглядывал бокал, словно много часов не делал ничего другого, и поднял голову, лишь когда к нему приблизилась Табета.

– А, это ты, – сказал он. – Похоже, не стоит спрашивать, как ты прошел через запертую дверь. Достаточно на тебя взглянуть – и сразу ясно, что ты вор.

– Вор – вы, – возразила Табета. – Этот бокал мой. Я нашел осколок в реке.

– Да ну?! Кому это интересно? Думаешь, тебе хоть кто-то поверит? Или однорукой дочери женщины, которую за спиной все называют ведьмой? Вы обе меня обманули. Это настоящий бокал, приносящий свинец и золото. Я с самого начала это подозревал, а огненные эльфы подтвердили. Волшебные вещи притягивают их, а от этой якобы копии они совершенно голову потеряли.

Табета его почти не слушала. Или однорукой дочери женщины, которую за спиной все называют ведьмой?

Она была такой счастливой. Такой до нелепости счастливой. Пока не вспомнила собственные слова. Все те слова, что она буквально плюнула в лицо Офелии, – яд, настоянный на годах одиночества.

Над готовым бокалом кружили два огненных эльфа. Гигантские глаза насекомых занимали пол-лица, а красные тельца отражались в сосуде танцующими языками пламени. Артур Соамес был большим мастером своего дела и преобразил выкопанный Табетой из речного ила осколок в такой совершенный бокал, что даже она не могла обнаружить в нем первоначальный кусочек. Выгравированные рисунки плавно переходили один в другой, а по краю тянулась тонкая золотая линия.