По серебряному следу. Дворец из стекла

Сердце у Табеты похолодело. Тяжело терять друга. Особенно если он единственный. Она обернулась. Посетителей она уже не интересовала. Никто о ней не помнил. Никто не скучал по ней. Только река. Ей больше некуда идти, несмотря на золото в кармане. Оно не освободит ее от одиночества.

– Она могла бы сня-а-ать у нас комнату – за одну слезу. – Борга провела пальцем по осколкам в вазочке. – Тебе нужна по-о-омошь, теперь, когда ма-мы нету.

– Она не спит в комнатах, – отозвалась Офелия. – Она любит ил и реку больше, чем людей. И ты слышала, как, по ее мнению, я потеряла руку. Она так привыкла притворяться кем-то другим, что думает, будто и другие поступают так же…

Борга прижала свой огромный палец к фиолетовым губам Офелии.

– Ни сло-о-офа больше, – сказала она. – Она фернулась. Дафа-а-ай фарить су-у-уп.

И, прихватив вазочку с битым стеклом, она призывно махнула рукой в сторону кухни.

Табета подобрала со стойки три золотые слезинки и сунула их в карман, а затем, быстро надев сапоги, пошла к двери. В подошвах все еще торчали несколько осколков, и яичный белок приклеился к лицу, словно вторая кожа. Она не спит в комнатах.

Взявшись за дверную ручку, она обвела взглядом людей за столами: они разговаривали, и ели, и смеялись. Или просто сидели с грустным видом. В трактире Фуентесов, осознала она, тоже река. Берущая начало в этом городе человеческая река из лиц и голосов, из радости и печали. Порой эта река кажется холодной и опасной и в ней можно утонуть, как ее мать. Но в этот миг, в этот рождественский вечер, течение ее было теплым, и широким, и уютным.

Когда Табета зашла на кухню, Борга насыпала несколько осколков в один из маленьких мешочков для специй, которые она подвешивала в кастрюли с супом. Хобы наблюдали за ней с беспокойством.

– Што уста-а-афились? – спросила троллиха. – Я уже делала та-а-ак с камнями и костями и ядовитыми я-а-аготами. Почему не со стеклом?

В Лондре ходят слухи о рождественском супе, том, что подают неподалеку от реки – в трактире Фуентесов. Люди шепотом рассказывают, что те, кто его съест, плачут потом золотыми слезами. А еще они говорят, что суп этот наливают не всем и кому достанется миска, решают две девушки: одна – с длинными рыжими волосами, а другая – с одной рукой.

В Лондре много чего рассказывают. И не все истории правдивые.

Но эта, верю, правдивая.

Подарок

Она очень обрадовалась, что братья не обнаружили его раньше. Вероятно, лисица знала, что по ночам эти трое не выскальзывают украдкой из дома, как это делает она. Как делала с давних пор. Чтобы сбежать от криков и пьяных жалоб отчима на жестокость мира. Можно подумать, он сам не способствовал тому, чтобы мир оставался жестоким.

Селесту не волновало, что он бьет старшего брата. Гюстав был таким же беспощадным, как отчим. А второй, Рене, делал все, чтобы понравиться им обоим. Но когда отчим поднимал руку на Тьерри, их младшего брата, или на мать, Селеста выбегала из дома и подслушивала под окном, словно этим хоть немного могла их поддержать. Она прислушивалась к плачу и мольбам и ненавидела мать за ее слабость. Ненавидела за то, что та вышла замуж за отчима и по-прежнему любит его. Она бы на месте матери боролась! Но как можно бороться против этих кулаков, если тебе только-только исполнилось шесть, а тельце у тебя до того маленькое и щуплое, что отчим может переломить его, как одну из палок, которыми лупит всех подряд?

Ужасно испытывать такую сильную ненависть, когда сердцу хочется только любить.

И Селеста, как только отчим засыпал, убегала в ночь, на волю, где звездами в небе было выложено слово «покой», чтобы тьма поглотила всю ненависть. Чтобы умиротворила ее звездами, вымыла ее из сердца лунным сиянием, а сердце вновь сделала мягким и теплым.

Бегала Селеста быстро. Хотя бы этому отчим ее научил. Она любила бегать – по росистой траве, по мху и листьям, даже по шершавой гальке на дороге, ведущей прочь от дома.

Беги, Селеста. Почувствуй на коже ветер и ночь.

Ни за что не дай ему поймать тебя.

Той ночью, когда она нашла платье, пьянчуга храпел дома, обнимая голые плечи матери, – даже спящая, она принадлежала ему, – а младший брат, как с ним часто бывало, что-то бормотал во сне. Тьерри не сбегал, как она, в ночь. Он искал убежища в своих снах.

Селеста возвращалась от источника: его прохладной водой она охлаждала ноющую руку. Накануне, когда она защищала лисицу с детенышами от старших братьев, та ее укусила. Но Селеста видела по глазам, что лиса жалеет об этом. У нее были такие прекрасные глаза – цвета осенней листвы и золота.

Зубы лисицы почти не повредили кожу, но оставили на ладони у большого пальца отпечаток, похожий на татуировку. Этот отпечаток сохранится у Селесты на всю жизнь.

Платье лежало на пороге у двери.

В темноте она чуть не споткнулась о него.