По Северо-Западу России. Том I. По северу России

Особенно противились Никону соловецкие ссыльные, и между ними вел главенство князь Львов, бывший главный начальник печатного двора в Москве. В 1655 году вызван был из Соловок в Москву для исправления книг грек Арсений; когда он вернулся, то жил двусмысленно и одобрял мнения раскольников. Против исправления книг был и сам архимандрит Илия. В 1657 году прибыл в Холмогоры с новыми книгами боярский сын; книг этих не приняли в монастыре, и монахи начали писать свои знаменитые челобитные в Москву. Число недовольных росло; таким оказался и Никанор, архимандрит Саввина-Сторожевского монастыря, тоже удалившийся в Соловки. Сам соловецкий архимандрит Варфоломей исключил из символа веры слово «истиннаго», и он же ездил в Москву со своими объяснениями. Тогда послана была от царя в Соловки комиссия, под начальством архимандрита Старо-Ярославского монастыря Сергия. Это был «муж гордый, якоже древний фараон и велеречивый», то есть совсем непригодный к роли умиротворителя. 4-го октября 1666 года прибыл он и, собрав монахов, прочел им царский указ. Раздались крики: «Указу послушны во всем, но повеления о символе веры, сложении перстов, аллилуйя и новоизданных книг не приемлем...» «Горе нам! отнимают у нас сына Божия! Где вы девали сына Божия»? — кричали монахи. Они хотели даже потопить присланных стрельцов, и сам Сергий поторопился отбыть в Москву с келарем Савватием; он взял с собой также князя Львова и других непокорных. По отъезде его, избран был монахами новый келарь Азарий, открытый враг новоисправленных книг; монахи послали царю челобитную, в которой изложили, что за веру чудотворцев готовы смерть принять; многие приняли схиму; «позволь нам, государь», писали они, «в том же предании быть, чтобы нам врозь не разбрестись и твоему богомолью, украйному и порубежному месту, от безлюдства не запустеть».

Настоятель за это время отсутствовал, и мятеж усиливался. Притекали в Соловки, прослышав о нем, разные люди, «даже и грабители из шайки Стеньки Разина». Когда из Москвы отправлен был новый архимандрит Иосиф и с ним прежний Варфоломей, то допущен был в поездку — что было уже совершенно некстати — и заявивший свои раскольничьи воззрения Никанор. Он предпослал своему возвращению в Соловки лживое письмо, последствием которого было то, что Иосифа не приняли, а у Варфоломея разорвали клобук и выдрали волосы.

22-го сентября 1668 года отправлена была царю еще одна, самая знаменитая челобитная. Царь решился тогда прибегнуть к строгости: он отписал на себя все земли монастырские, не велел пропускать запасов и послал в Соловки сотника стрельцов Чадуева. Это была полумера, которая и не помогла: монахи писали: «и повели, государь, прислать на нас свой царский меч, и переселить нас от сего мятежного жития на безмятежное и вечное». В ответ на это царь послал в Соловки стряпчего Волохова с сотней двинских стрельцов, с приказом подчинить монахов оружием и ввести законного настоятеля архимандрита Иосифа. Это распоряжение, как мера запоздалая, тоже не принесло ожидаемой пользы: царское войско встречено было пушками. Главными деятелями в монастыре были: келарь Азарий, архимандрит Никанор и послушник Бородин; первый и последний были вскоре захвачены в плен царскими стрельцами, стоявшими перед запертыми монастырскими воротами. В монастыре в это время, в 1674 году, находилось 200 братий, 300 бельцов, 90 пушек, 500 пудов пороху и хлеба лет на десять. Почти семь лет стояли стрельцы под стенами соловецкими; в 1674 году назначен начальствовать над ними воевода Мещеринов, человек более предприимчивый. Но и со стороны осажденных росла дерзость, в которой не было больше и помину о прежнем послушании царю, изображенном в челобитных. На сходке 28-го декабря решено было не молиться за царя; в сентябре 1675 года монахи не ходили более к священникам, говоря: «и без них проживем»; явились, словно из-под земли выросли, люди, о которых прежде не было слышно: сотники, неведомо кем так названные, Исачка и Сашка, подстрекавшие ко всему; сам Никанор, бывший архимандрит, в ожидании приступа, ходил по стенам и кропил святой водой пушки, нежно величая их: «О, матушки мои, голаночки!»