Победы, которых не было

Говоря проще, полтора миллиона сытых и вооруженных до зубов немцев были разбиты менее чем сотней тысяч необученных ополченцев, имевших одну винтовку на троих. Об этом фантастическом событии до 1991 года было снято множество кинофильмов и написано неисчислимое количество книг. В реальной жизни таких чудес, конечно, не бывает. На деле все происходило проще и одновременно страшнее.

Германские войска действительно начали 18 февраля 1918 года наступление. На Восточном (Русском) фронте тогда находилось 74 дивизии противника[156]. Конечно, для огромной территории от Балтики до Черного моря это были не бог весть, какие силы. Да и по составу далеко не элитные. Лучшие войска Германский генштаб уже перекинул на Запад. В России остались главным образом так называемые ландверные (набранные из солдат старших возрастов) части

[157]. Однако для того, чтобы остановить ландвер, тоже требовалось, как минимум, столько же не хуже обученных и снаряженных воинских соединений.

Взять их в тот момент было неоткуда. Хотя официально Россия из Первой мировой войны еще не вышла, царская армия под влиянием большевистской антивоенной пропаганды в течение 1917 года разбежалась («приватизировав» попутно казенные винтовки). Поэтому вскоре после захвата власти те же большевики вынуждены были озаботиться созданием хоть каких-то новых воинских частей. 28 января Совет Народных Комиссаров издал декрет «О создании Добровольческой Красной Армии»[158]. Однако уставшее от трех с половиной лет войны население не спешило откликаться на призыв. В результате под ружьем у советской власти к концу зимы имелось всего несколько тысяч человек[159]

. Для пущей убедительности обратиться к воспоминаниям свидетеля. Согласно мемуарам известного революционера М. Д. Бонч-Бруевича, встречавшегося 22 февраля 1918 года с Лениным, вождь сказал ему: «Вам с вашими товарищами надо немедленно заняться соображениями о мерах обороны Петрограда. Войск у нас нет. Никаких. Рабочие Петрограда должны заменить вооруженную силу»[160].

Боеспособность этих красноармейцев-добровольцев представлялась весьма сомнительной. Вот как спустя небольшое время описал состояние одного из подразделений Красной Армии все тот же Бонч-Бруевич: «Отряд Дыбенко был переполнен подозрительными „братишками“ и не внушал мне доверия: достаточно было глянуть на эту матросскую вольницу с нашитыми на широченные клеши перламутровыми пуговичками, с разухабистыми манерами, чтобы понять, что они драться с регулярными немецкими частями не смогут. И уж никак нельзя было предположить, что такая „братва“ будет выполнять приказы… Мои опасения оправдались… Вместо борьбы с немцами разложившиеся матросы занялись раздобытой в пути бочкой со спиртом»[161]. Такой вот получился «массовый подъем».

Аналогичную оценку можно встретить и в воспоминаниях (также написанных по горячим следам) не менее авторитетного революционера-большевика В. А. Антонова-Овсеенко: «И немцы легко преодолевали наше нестойкое сопротивление. Сводные отряды в значительной части оказались недееспособны, дали большой процент дезертирства, ослушания. Отряды Красной гвардии обнаружили, в общем, слабую выносливость, плохую маневренность и боеспособность»[162].

И уж чтобы совсем не оставалось сомнений в том, как обстояли дела на только что открывшемся новом фронте в суровой реальности, можно процитировать еще одного компетентного эксперта — В. И. Ленина. Вот слова из его «Политического отчета Центрального комитета 7 марта 1918 года»: «Мы предполагали, что Петроград будет потерян нами в несколько дней, когда подходящие к нам немецкие войска находились на расстоянии нескольких переходов от него… когда получился неслыханный хаос, паника, заставившая войска добежать до Гатчины… Вот, что мы переживали. Вот та реальная история одиннадцатидневной войны»[163]. Комментарии, думаю, излишни. Откровеннее не скажешь. В том же убеждает и хронология событий — 21 февраля немцы заняли Ревель, 24-го Псков, 3 марта Нарву.

Издание декрета «Социалистическое отечество в опасности!» явилось своего рода актом отчаяния. На этот призыв мало кто откликнулся. Поэтому вскоре новой власти пришлось вводить принудительную мобилизацию в Красную Армию. Однако мало-мальски серьезную силу большевистские войска стали представлять собой только к концу осени 1918 года[164]

.

Но кто же тогда остановил немцев? Да никто! Сами остановились, когда сочли нужным. Вернее, когда советское правительство согласилось на все условия их ультиматума, предъявленного, кстати, именно 23 февраля[165]. Согласно его статьям, от России отторгались Польша, Литва, Белоруссия, Латвия, Эстония, Финляндия, Украина, Закавказье. Страна обязывалась провести полную демобилизацию армии и флота, выплатить разорительную контрибуцию в шесть миллиардов марок золотом и предоставить Германии громадные односторонние торгово-экономические льготы[166].