Если Грейф показал, как шел процесс рационализации на уровне гильдий и городов, то Гарольд Берман обратил внимание на государственный уровень{642}
. В раннее Средневековье государства в Европе бывали порой мощными чисто внешне (при взгляде на карту, где видны их огромные территории), но слабыми по сути. В этих государствах не было государственного аппарата, способного собрать налоги, да и самих налогов почти не было. Эти государства не контролировали свою территорию и не способны были осуществлять монополию на насилие. Государи передавали право на насилие вассалам, предполагая, что те будут «насильничать» у себя в регионе соразмерно со сложившимися на местах обстоятельствами. Наконец, государства не могли осуществлять какие-либо созидательные проекты (от масштабного строительства до социальной политики), поскольку у них просто не имелось для этого денег. В какой-то момент европейские государи стали создавать государства на основе столь же рациональной мотивации, какой руководствовались города и гильдии, выстраивая свои структуры. И первой организацией, которая стала напоминать государственную, оказалось папство.Берман считает, что процесс рационализации в церкви начался с так называемой папской революции, осуществленной Григорием VII в 1075 г. До этого момента римский понтифик был скорее римским епископом, а не главой всей христианской церкви. Он являлся первым среди равных, но не более того. Влияние светских государей на церковь в каждом из европейских государств было больше, чем влияние Святого престола. Монархи часто сами назначали епископов или, по крайней мере, оказывали на это назначение значительное воздействие, а богатые землевладельцы предоставляли содержание священникам «на местах» и фактически контролировали церкви{643}
. Более того, монарх в целом ряде случаев назначал и самого понтифика. «Из двадцати пяти пап, взошедших на престол до 1059 года (когда церковный Синод впервые запретил избирать мирянина), двенадцать были непосредственно поставлены императорами, а пятеро – согнаны ими с престолов»{644}.Сейчас это нам представляется лишь диктатом силы, но в то время многие полагали, что светские государи по традиции имели право воздействовать на церковь в своих странах. «Древнее государство и государство франко-германское, – отмечал Берман, – были религиозными государствами, в которых высший светский правитель отвечал за поддержание догм религии, равно как и ее обрядов, и часто сам считался божественной или полубожественной фигурой. Упразднение религиозной функции и религиозного характера высшей политической власти и было одной из главных политических целей папской революции»{645}
. Это упразднение важно было осуществить не только ради власти как таковой. Церковь в то время владела четвертью или даже третью всех земель католического мира. И если епископов назначали светские государи, то они фактически контролировали и эти земли, и доходы с них, но если контроль сосредоточивался в Риме, то туда и перетекала значительная часть денег{646}.Чтобы «перехватить» власть над духовными делами у светских государей, папа должен был серьезно трансформировать то «хозяйство», которым заведовал. «Смысл папской революции заключался в том, чтобы придать церкви ясную, корпоративную, правовую структуру, которая противостояла бы ясной, корпоративной, правовой структуре светской власти»{647}
. Нельзя сказать, что именно Григорию VII это в полной мере удалось, однако постепенно католическая церковь стала формироваться как корпорация священнослужителей, противостоящая светским властям и обладающая собственным корпоративным самосознанием и чувством ответственности за исправление светского мира к лучшему{648}. Эта корпорация простиралась на весь западный христианский мир, она собирала со всего этого мира деньги, она должна была иметь механизм для аккумулирования поступающих в Рим средств и последующего их распределения. Таким образом возникал бюрократический аппарат Святого престола и налаживались связи с банкирами, способными работать с деньгами.Возникает вопрос: а почему католическая церковь смогла так трансформироваться под воздействием рациональных мотивов, хотя христианство первых веков вряд ли могло навести на мысль, что оно сможет подчинить духовное мирскому? Религии ведь порой вторгаются в повседневную жизнь человека и жестко регламентируют ее ради того, чтобы подчинить будущей загробной жизни нынешний быт.