Почему властвует Запад... по крайней мере, пока еще

Трое беженцев не могли ожидать и того, что в Англии их встретят доброжелательно. Это в наши дни в научных лабораториях Кембриджа много китайских студентов, но в 1937 году наследие Юма и Канта все еще оставалось в силе. Эти трое вызвали довольно сильное оживление — в особенности у Джозефа Нидхэма, восходящей научной звезды из Биохимического института. Ау Гуйцзянь, один из этих студентов, писал, что «чем больше он узнавал нас, тем в большей мере в точности подобными ему самому он находил нас, — и в научной хватке, и в отношении интеллектуальной проницательности. И это заставляло его пытливый ум задаться вопросом: почему же тогда современная наука возникла только в западном мире?»^{246}.

Noel Joseph Terence Montgomery Needham

Нидхэм не имел профессиональной подготовки в языках или истории, но у него был действительно один из острейших и оригинальнейших умов в университете, знаменитом и теми и другими. Лу Гуйцзянь стал его любимцем и помогал ему овладеть языком и изучать прошлое Китая. На самом деле Нидхэм настолько сильно влюбился в родную страну Лу Гуйцзяня, что в 1942 году покинул безопасные стены своего колледжа и был откомандирован от британского министерства иностранных дел в Чунцин, дабы помогать китайским университетам пережить губительную войну с Японией. Ему написали от Би-би-си и поспросили его записать свои впечатления. Однако Нидхэм сделал даже больше. На полях своего письма он сформулировал вопрос, который изменит его жизнь: «Наука в целом в Китае. Почему она не развивается?»^{247}

Ноэль Джозеф Теренс Монтгомери Нидэм (вариант Нидхэм)

Этот вопрос — почему после столь многих столетий научного превосходства Китая современную науку в XVII веке создали именно западные европейцы — в настоящее время обычно именуют «проблемой Нидхэма»^{248}

. Нидхэм все еще мучился над ее решением, когда я познакомился с ним сорок лет спустя после вышеописанного (моя жена изучала антропологию в Кембридже, где доктор Лу Гуйцзянь — по-прежнему любимец Нидхэма — был членом совета колледжа, — и мы сняли верхний этаж в его доме). Нидхэм так никогда и не решил свою проблему, но в значительной степени благодаря его продолжавшейся десятилетия работе по составлению каталога научных достижений Китая мы теперь намного лучше предрасположены к тому, чтобы понять, что происходило в этой области, нежели это было в 1930-х годах.

Как было показано в главе 7, Китай наиболее стремительно продвинулся в научном и технологическом отношении тогда, когда его социальное развитие в XI веке уперлось в «твердый потолок», но достигнутое пошло прахом, когда наступил коллапс развития. Настоящий вопрос состоит в следующем: почему, когда социальное развитие в XVII и XVIII веках снова уперлось в «твердый потолок», китайские мыслители не создавали, подобно европейцам, механические модели природы и не раскрывали ее секреты.

Ответ опять-таки состоит в том, что интеллектуалы задавали те вопросы, которые социальное развитие ставило перед ними, и что каждая эпоха приспосабливает мысль для своих нужд. Западным европейцам с их новыми пограничьями, лежавшими за океанами, необходимы были точные измерения стандартизированного пространства, денег и времени, и к тому моменту, когда часы с двумя стрелками стали нормой, европейцы уже были готовы к тому, чтобы не удивляться вопросу: а не является ли сама природа неким механизмом? Таким же образом, правящим классам Запада нужно было бы быть куда более бестолковыми, чтобы не видеть достаточных преимуществ в научном мышлении и не рискнуть проигнорировать маленькие слабости своих эксцентричных и непредсказуемых мыслителей. Подобно первой и второй волнам Осевого мышления и Ренессансу научная революция и Просвещение первоначально были последствиями, а не причинами роста социального развития на Западе.

Конечно, у Востока также было свое новое пограничье — в степях. Но это было пограничье более традиционного типа, нежели Атлантика, и поэтому необходимость в новом мышлении была, соответственно, не столь неотложной. Философы, занимавшиеся вопросами природы и социального устройства, задавали некоторые из вопросов, что задавали западные европейцы. Однако необходимость переоформить мышление в рамках механических моделей Вселенной оставалась не столь очевидной. А для правителей Цин, которым очень нужно было привлекать китайских интеллектуалов на сторону их нового режима, опасности, таившиеся в потворствовании радикальному мышлению, намного перевешивали любые возможные преимущества.