Почта с восточного побережья

Кроме того, дом у Сергея Еремеевича был такого особого свойства, что еще на улице душу начинал забирать праздник. Я не сразу в этом разобрался — чувствую тихую радость, а в чем дело — не пойму. С десятого, может, захода понял: ни квадратного дециметра краски не было в праховском доме, только чисто выструганное дерево, теплое, желтое, как вологодское масло, молодое, потому что сам дом молодой.

Сергей так и говорил:

— В случа́й чего, вместе с домом состарюсь. А для чего нам друг друга переживать? Если-ф ребятишкам? Ребятишки разлетятся, кому же мне дом беречь? Ничего нигде красить не буду. Пусть Федька с Нюськой смолой, а не ацетоном дышат.

И еще он сокрушался:

— Эх, не подрассчитал я! Спальню кроил — сначала койку затащили, потом уж я переборку зашил. И что же! Все равно шантрапы развелось столько, что невпротык. Подвесные бы коечки сюда с эсминца!

— Чего же ты развел их столько?

— Надо бы поберечься, да как? Под скребок Таську я не дам. Зуб тут у нее рвали, так я неделю сам больной ходил, а то… У-мник!..

Конечно, в большой комнате праховской команде было раздолье, и на тщательно утепленных половицах даже зимой все они катались и кувыркались босиком.

Игрушек заводских у них не водилось, Прахов Сергей Еремеевич и тут нашел выход — кубиков деревянных разного размера напилил своей ораве сотни две с половиной, так что даже сынок мой завидовал Федьке: какие еще нужны материалы для строительства крепостей, домов, танков и самолетов, наконец?

— Два дня пилил, шлифовал, чтобы руки не кололи, зато теперь — смотри, — и Сергей на глазах у завороженного потомства в считанные миги воздвиг башню в свой рост. — А ты деньги на разную белиберду тратишь! — внушил мне Сергей. — Ну-ка, Федька, видел, как я строил? Теперь сам командуй!

Сергей выдернул откуда-то снизу один кубик, и башня с грохотом рухнула на пол под всеобщий восторженный вопль.

— Ты чего, Тася? — успокоил он выбежавшую с кухни жену. — Палуба у нас на атомный взрыв рассчитана, а телевизор на амортизаторах. Ты иди-ка лучше закуску сготовь!..

…Потянули мы с сынком ременную тесемочку, увенчанную узелком, открыли дверь, вошли в просторные сени, где по одной стене висели мережи, коромысла и пилы, а по второй во всю ширину вползал на потолок, будто маскировочная сеть над КП, злополучный невод, порванный Сергеем на Самолетной горке. Сергей его упорно чинил, наращивал в свободные минуты, и белые свежие куски выделялись на старом сетном полотне, словно камуфляж, и пенопластовые поплавки были как осенние листья.

Сынку невод понравился, так что он даже забыл о цели нашего визита, забегал вдоль невода, ладошки у него начали нырять, плутать, запутываться в ряже, как рыбки, и мне пришлось как следует кашлянуть, чтобы он сам не завернулся в сеть.

И тогда, постучав погромче, мы вошли в избу.

Федька Прахов, надраивавший посреди комнаты нос младшей сестренке, густо порумянел, сжал платок в кулаке, отступил, как боксер, из солнечного прямоугольника в тень к стенке, а Тася вышла из кухни, поправила на себе тесный халат и заговорила с тревогой:

— Вы уж Федьку-то за велосипед не ругайте, я и сама его приструнила. Уж так он мне попался под горячую руку!..

Федька запылал, как клен в конце сентября.

— Что ты, Тася, разве мы насчет велосипеда! Где сам-то?

— Где же ему быть, в озере.

— Так…

Меня восхитило, как это она ответила — как все морячки на всем земшаре говорят, — в море. А какая ей, собственно, разница, коли он не дома, вода везде вода, а когда шелоник или там «кронштадтский» ветер работает, на Святом озере волна поднимается дурная, поперек себя выше, и ни года не обходится на озере без беды, да и глубине его не одно море позавидует…

— Давно рыбалит?

— Неделя уж. Ихтиологи его подрядили, а им, слышь-ка, рыба по графику нужна — когда ест, когда спит, когда гулять ходит. Он уж и меня предупредил: после науки, говорит, неделю отсыпаться буду. Все бы ничего, да напарник у него Василь Мокеич, кедровский пенсионер…

— Они что же, вдвоем?

— Так науке же центнеры не нужны. Вы уж не ругайте Федьку-то, я сама…

— За что ж его ругать? Вроде бы и не за что. Верно, Федор? Вот и сынок подтвердит.

Сынок, сосредоточенный, как в очереди к зубному врачу, тоже зарозовелся, отчужденные глаза возвел в потолок.

— Слушай, Федор, и ты, сынок, тоже. Я бы, мужики, на вашем месте обдумал, стоит ли дальше жить через забор? Велосипед пострадал во время военных действий, а ля гэрр ком а ля гэрр, было бы о чем жалеть! Два таких парня — краса, гроза и гордость переулка, — как караси болотные, хвостами друг к другу поворачиваются! Жаль…

Федька шмыгнул носом в лямку синенькой майки, отступил вплотную к стене, младшая его сестренка Нюся, льняная и розовая и молчаливая, как кукла, с тугими целлулоидными щечками, посасывая палец, разглядывала нас, сынок зажмурился изо всех сил, и я понял, что примирение еще не созрело.

— Видишь, Тася, какие дела…

— Ау, — согласилась Тася.

— Ну ладно, мужики, время для раздумий у вас еще есть. Извини, Тася, за беспокойство.