Почти нормальная семья

Парня, с которым я встречалась недели три на последнем курсе гимназии, звали Клаббе – четыре вечера в неделю он качал в зале бицепсы и грудь, а в остальное время разъезжал между двумя площадями города на своем «БМВ», съедавшем половину его зарплаты рабочего хлебозавода. Он называл меня принцессой, поскольку я настаивала на том, чтобы он прополоскал рот после жевательного табака, прежде чем со мной целоваться.

Конечно же, в моем окружении существовали и другие мужчины, похожие на Адама, но я их не замечала, ибо их положение и статус в маленьком городке, откуда я родом, были ничтожны. В Лунде все оказалось по-другому. Здесь ценились совсем другие качества. Я твердо решила никогда больше не возвращаться домой.

У Адама был необычный взгляд на вещи – как в большом, так и в малом. Наши дискуссии обычно начинались со столкновения диаметрально противоположных взглядов, и потихоньку мы приходили к новому видению и своего рода консенсусу. Он обладал поразительной способностью относиться к мнению других людей с таким уважением, что на него невозможно было сердиться. И это меня дико бесило.

– Ты не можешь просто взять и уступить, Адам! С одной стороны, с другой стороны, каждый по-своему прав. Весь смысл дискуссии в победе!

– Думаешь? А мне кажется, дискуссии существуют для того, чтобы мы, люди, развивались. Каждый раз, когда мое мнение ставится под сомнение, я узнаю что-то новое.

Полночи мы могли просидеть в его крошечной комнатушке в студенческом общежитии. Адам на кровати, поджав под себя колени, я – на полу, вытянув ноги. Бутылка вина и пакет чипсов.

– Знаешь, Адам, весь этот привлекательный релятивизм пробуждает во мне тревогу. Некоторые ценности все же должны быть абсолютными. Разве в религии не так? Неужели можно верить во все, во что захочется?

– Разумеется, можно. Именно поэтому это и называется верой, а не знанием.

Тема веры показалась мне новой и пугающей. Не задаваясь вопросом «почему», я считала, что всякая религия по сути догматична и направлена против индивида. В мой либеральный секулярный мир это никак не вписывалось. Сама я происходила из тех мест, где считалось одинаково естественным крестить детей в церкви и высмеивать людей, заявлявших, что они христиане.

– Думаю, руководствоваться убеждениями вообще неправильно, о чем бы ни шла речь, – возражал Адам. – Все это не имеет никакого отношения к религии или вере в Бога.

– Хватит интеллигентских разговоров! – говорила я и засовывала себе в рот очередную порцию чипсов. – Я хочу дискуссии, в которой можно победить!

– Из тебя получится великолепный адвокат.

Мы смеялись, целовались и занимались сексом. Все казалось мне в новинку. Адам по-новому прикасался ко мне, смотрел на меня так, как никто раньше не смотрел. Он раскрывал мне свое сердце, был предельно искренен и ничуть не смущался, сидя передо мной на своей небрежно застеленной кровати, окруженный запахами мужского дезодоранта и чипсов со сметаной и луком.

Я воспринимала наши отношения как бурную влюбленность. Каким-то образом я с самого начала предполагала, что все это скоро оборвется – так же внезапно и резко, как и началось. Любовные отношения в моем представлении такими и должны быть: быстрыми, интенсивными и быстротечными. Надо наслаждаться моментом и вовремя сваливать, пока все не рухнуло.

Окружающие всегда бурно реагировали, когда я рассказывала об учебе Адама.

– Он что, действительно собирается стать пастором?

Каждый раз я и сама приходила в легкий ужас. Обычно я начинала объяснять, что Адам на самом деле не такой, как обычный пастор. Совсем не такой.

– Но он верит в Бога и в Библию и все такое?

Этого я не могла отрицать.

– Хотя все не так, как может показаться, – добавляла я иногда, не зная, как передать словами то, что мне хотелось высказать.

Естественным образом мы продолжали жить вместе. Задним числом, двадцать лет спустя, все это звучит банально и скучно, но наши с Адамом отношения всегда строились на доверии, единении и ясном понимании, что каждый обрел свою спокойную гавань. Как раз то, что мне было нужно.

В повседневной жизни мы почти не успевали думать о будущем – слишком заняты были тем, что происходило здесь и сейчас. Думаю, в этом мы мало отличались от других наших сверстников. Не то чтобы мы закрывали глаза на очевидное – и откладывали решения, которые нам вскоре придется принимать в связи с семьей, профессией и прочим. Мы просто не хотели заглядывать за горизонт.