Почти счастливые женщины

Теперь они с Олей не торчали у теннисного стола, не ходили на танцы, а томно гуляли под ручку или скрывались в густых аллеях пансионатского сада. Оля возвращалась поздно, пробиралась через дырку в заборе, а в номер влезала через окно. Вид у нее был томный и нездоровый, глаза казались больными, блуждающими, губы опухли. Она плохо спала, тревожно вскрикивая во сне.

Аля вскакивала на Олины вскрики и стоны, с испугом вглядывалась в ее искаженное гримасой лицо. Ей было жалко подругу, но помочь Оле она не могла. Только удивлялась – почему все так? Ведь любовь – это огромное счастье! К тому же любовь первая и взаимная! А Оля совсем не выглядит радостной и счастливой. Это же все неправильно, верно?

Неужели и у нее, у них с Максимом, все будет так же? Верить в это совсем не хотелось.

Но счастливое каникулярное время подходило к концу. Через три дня они уезжали. Софья сетовала, что мало была на море, девочки хихикали и посмеивались над заядлой преферансисткой.

Последние дни Софья решила наверстать упущенное и с раннего утра до обеда торчала на море. Конечно же, обгорела и попала в медпункт с высоким давлением.

Не выходя, Аля сидела у нее в комнате.

Софья злилась, возмущалась, кричала, что караулить ее не надо, что она сама виновата. Но Аля ее не слушала: носила из столовой еду и просто сидела рядом.

Последние дни Оля появлялась в их комнате реже и реже. Все понятно – влюбленных ждало расставание. Она ходила заплаканная, опухшая от поцелуев и слез. Провожал их с Софьей и Алей Леннон, Алеша.

Аля с Софьей уже сидели в вагоне и старались не смотреть на влюбленных – картина была душераздирающей. Оля, привстав на носки, никого не стесняясь, обцеловывала растерянное безбровое и красное от смущения Алешино лицо. Он пытался мягко отстранить ее, но она принималась отчаянно и громко плакать и прижималась еще сильнее.

Раздался второй звонок, суровая проводница приказала отъезжающим зайти в вагон. Оля, казалось, ее не слышала.

– Иди за своей дурой, – велела Софья Павловна. – Иначе останется. Вот ненормальная! Просто истеричка, ей-богу!

Аля обиделась за подругу:

– Ты ничего не понимаешь! – гневно сказала она. – Просто у них любовь!

– Где уж мне, – презрительно фыркнула Софья. – Истеричка твоя Оля и дура – так вцепиться! Он ведь со страху обделается. Да забудет она эту любовь через неделю! Не веришь? Увидишь!

Аля махнула рукой и выскочила в тамбур. Матерясь, проводница затаскивала сопротивляющуюся Олю в вагон.

– Иди уже, кавалер! – крикнула она Алеше, и он со всех ног побежал по перрону и через пару секунд скрылся за дверями вокзала.

Аля уложила Олю на полку, накрыла теплой кофтой и села рядом, держа за руку. Оля всхлипывала все тише и наконец – о чудо! – уснула.

– У истеричек всегда так, – холодно бросила Софья, – сначала горькие слезы, а потом крепкий сон. Не переживай, девочка. С ней все будет в порядке.

Аля нахмурилась и ничего не ответила. Но на Софью была зла – зачем она так?

Оля разбудила Алю глубокой ночью – та крепко спала под мерный перестук вагонных колес. Вытащила ее в коридор и там, сделав «страшное» лицо, свистящим шепотом сказала, что «у них все было. Понимаешь, все». Испуганная Аля долго не могла взять в толк, о чем речь. Наконец до нее дошло:

– И ты… не побоялась? И не пожалеешь?

Оля, с лицом партизанской героини, приговоренной к казни, сказала твердое «нет». Ни о чем и никогда не пожалею. Я люблю его, понимаешь? И после десятого класса мы точно поженимся!

Аля была поражена. Смелая Оля, не ей чета. Вот она бы испугалась и ни за что не согласилась. Ни за что. А если беременность? Бедная Оля! Она, кажется, не понимает всего ужаса.

С той ночи Аля осторожно, исподтишка, разглядывала подругу – нет ли никаких изменений? Изменений, слава богу, не наблюдалось, и через месяц, начитавшись медицинских справочников, Аля окончательно успокоилась.

Первое сентября было сумбурным и суматошным, все разглядывали друг друга, искали перемены, обменивались впечатлениями по поводу каникул.

Оля в шумных разговорах не участвовала, была словно в стороне, в себе, в своих мыслях. Девочки поглядывали на нее с интересом и пытались выведать правду у Али. Та молчала.

С Олиной любовью все было неплохо, Леннон писал короткие письма и пару раз в неделю звонил. В те дни Оля не выходила из дома, карауля телефонный звонок.

А вот дома у нее все было ужасно. Родители разводились. Валера уходил к любовнице, молодой танцовщице из их же ансамбля. Катя рыдала, проклиная мужа и разлучницу. С той она, разумеется, была знакома. И было понятно, что из коллектива ей придется уйти. К тому же начался раздел имущества, и вот это было страшно. Мало того, что делилась квартира, – делилось все, от чайной ложки до горы того, что притаскивалось с гастролей. Делилось грязно, нехорошо. Сначала застукали Валеру, когда тот вывозил потихоньку барахло среди ночи. Потом отомстила Катя, в его отсутствие продав оптом какому-то узбеку в полосатом халате рулоны тканей и несколько магнитофонов. Деньги, естественно, Катя присвоила.