Почти счастливые женщины

– Не веришь? – Оля посмотрела ей прямо в глаза. – Ну скажи, зачем мне врать и очернять собственную, пусть плохую, но родную мать? Знаешь, она такой кондуит вела – вернее, они оба вели. Куда все записывали, все по пунктам вносили. Ты бы это видела! «Колготки в сеточку, десять пар. Помада перламутровая, двенадцать газырей. Презервативы японские, двадцать штук. Кассеты, тампоны, вазелин для промежности». Да-да, вазелин для промежности, пять банок! Что, не смешно? Вот и я об этом. Знаешь, толстенная такая тетрадь в клеенчатом переплете. Они с ней носились как с писаной торбой. Прям книга судеб, ни больше ни меньше. И по очереди в ней торчали. А потом Катя ее спрятала, сперла, чтобы он не забрал. Валера искал, да не нашел. И очень переживал, веришь? Прямо за грудки ее тряс: «Где тетрадь?» Катя не отдала, ну он и отстал. А она так радовалась, что тетрадь у нее! Как будто клад нашла. И сидела там часами, представляешь? Читала и вскрикивала: «Ах сволочь! Ах гад! Ах подонок!» Я эту тетрадь хотела выкинуть, но тут такое началось… Лучше тебе не рассказывать. В общем, не по мужу она рыдала и не по разрушенной семье. А по добру своему сраному, понимаешь? Что его доля той девке достанется. Вот что ее и добило. А ведь знаешь, – Оля задумалась, – а она ведь раньше нормальной была. Я еще помню. Плохо, но помню.

Не копила говна, не прятала. Подарки хорошие делала родне своей, знакомым. Нет, жадной она не была. И что с человеком стало? Валера всегда был жуковат, я это помню. Но она нет. Точно нет. – Оля смахнула слезу. – А знаешь, они ведь любили друг друга, я помню! Совсем сопля была, а помню, как целовались в прихожей, обжимались на кухне. И куда все делось, а, Аль? Неужели так всегда? Твои родители, мои? Какой ужас, да? Как посмотришь или послушаешь… Я думаю, да никогда я замуж не выйду! Никогда! Зачем мне такие муки, к тому же еще добровольно?

– Влюбишься и про все забудешь, – хрипло сказала Аля, – самой будет смешно.

– А я не влюблюсь! – рассмеялась Оля. – Я что, идиотка?

* * *

Зимние каникулы прошли отлично. Девочки ходили в кино, в кафе-мороженое, шлялись по магазинам, особенно полюбив шляпные отделы. Это была идея Оли – часами стояли у зеркала, примеряли шляпки и прыскали от смеха. Оле шло почти все: шляпы и шляпки с полями, маленькие таблетки, пилотки, клош, котелок, канотье. А Але почти ничего.

– У тебя лицо под платок, – говорила Оля. – Слишком незатейливое.

Скучающие продавщицы, и сами не дуры развлечься, спустя час выгоняли девиц – непорядок!

Вечером сидели у Оли дома и болтали. О чем могут болтать девчонки? Конечно же, о любви.

Аля призналась, что по-прежнему любит Максима, все так же мечтает о нем и уверена, что когда-нибудь они будут вместе.

– Уверена? – переспросила Оля. – Ну тогда ты, подруга, полная дура! Забудь про него. Забудь навсегда. Некоторые вроде тебя влюбляются в артистов. Фанатки такие безумные. Ключевое слово – «безумные»! Ну а потом это проходит.

Аля ничего не ответила. Зачем убеждать человека в том, в чем он ничего не смыслит?

Девятого января, в последний день каникул, позвонила Софья и сказала, что умерла Муся.

Аля полетела домой. Еще на лестничной клетке сильно пахло сердечными каплями. Софья лежала у себя.

– Нет, я все понимаю, – всхлипывала она, – все мы старухи, пора. Но понимаешь, Муська – моя молодость, мое самое счастливое и беззаботное время – словом, вся моя жизнь.

Аля кивала, гладила Софью по руке и уговаривала поесть.

Похороны были назначены на послезавтра. Оля вызвалась с ними. Вечером притащилась Маша и принялась готовить поминальный стол.

В восемь утра под окнами просигналило такси.

Загородный морг оказался малюсеньким, похожим на домик дядюшки Тыквы. У ворот стояла небольшая кучка людей.

Аля выискивала глазами Максима – тот стоял поодаль от компании и курил, прислонившись к стене.

Подошли поздороваться. Аля сразу узнала Аллу, Мусину дочь, мать Максима. Алла была красавицей, и сразу стало понятно, на кого похож Максим.

Синеглазая Алла о чем-то оживленно беседовала с подругой.

Рядом с ней стоял молодой, высокий, сутуловатый мужчина в модной дубленке. На его лице были написаны смертная скука и раздражение. Отчим Максима, догадалась Аля.

Чуть поодаль стояли пожилые мужчина и женщина, явно восточного вида, парочка перепуганных и довольно облезлых старушек в драных мехах и штопаных перчатках.

Наконец их пригласили внутрь. Муся лежала такая молодая и красивая, что все остолбенели. Ярко-рыжие волосы разметаны по плечам, бледное и очень спокойное лицо, на губах – или Але показалось? – застыла чуть заметная слабая улыбка.

Начали прощаться.

Первой подошла дочь. Погладила мать по руке, поправила цветы у изголовья и отошла. Потом мимо гроба прошла Аллина подруга, ее муж и муж самой Аллы. Никто не задержался ни на минуту. Следующие были восточные люди. Полная женщина в кружевной черной шали громко всхлипнула и почему-то с испугом посмотрела на мужа.

Максим стоял у стены, сплетя ногу за ногу и смотрел в пол.