Почти счастливые женщины

Софья растерянно посмотрела на Алю, потом на Аллу и наконец подошла к гробу. Нагнувшись и гладя покойницу по рукам, она что-то шептала, то плача, то улыбаясь сквозь слезы, поправляла Мусины волосы. Поцеловав ее в лоб, она отошла.

Аля и Оля, переглянувшись, подошли попрощаться.

Маша, громко причитая и осеняя Мусю крестом, бормотала молитвы.

Наконец отошла и Маша.

Повисла тяжелая пауза.

Все оглянулись на Максима.

Он оторвался от стены и медленно, словно нехотя, подошел к гробу. Он смотрел на свою бабку, и на его лице было написано недоумение. Потом он скривился, закашлялся и зажал рот рукой. Но от гроба не отошел. Как бы раздумывая, он все же наклонился к покойной и дотронулся до ее руки. Что-то шепнул, попытался улыбнуться, но получилось некрасиво, криво. Максим быстро вышел на улицу.

В крематорий ехали в одном автобусе.

Алла снова болтала с подругой. Аллин муж спал, прислонившись к окну. Пожилая пара тоже дремала, положив головы на плечи друг друга. Маша, откинув голову и открыв рот, периодически всхрапывала, но тут же просыпалась и испуганно оглядывалась.

Софья и Аля сидели рядом, Аля держала ее за руку. Оля сидела вместе с Максимом и тихо о чем-то говорила. Гроб с Мусей стоял в конце автобуса, подрагивая на ухабах и кочках.

В крематории все закончилось быстро, в несколько минут.

– Конвейер, – шепнула Оля. – Ну и правильно, нечего снова-здорово.

Все с облегчением вышли на улицу, на свежий морозный воздух, уступив место следующим провожающим.

Алла курила и приглашала всех «помянуть маму» в кафе неподалеку.

Маша осуждающе пробухчала:

– Ишь, в кафе ей! А дома накрыть, по-людски?

Софья от предложения отказалась:

– Спасибо, мы сами, все приготовлено. Извини, Алла, но мне тяжело. Да и вообще хочется лечь.

Уговаривать Алла не собиралась и, кажется, даже обрадовалась. Аля видела, как она подошла к сыну и что-то стала ему выговаривать. Максим затушил окурок ботинком и подошел к Софье, что-то спросил. Аля видела, что он смущен.

– Разумеется, – услышала она Софьин ответ. – Ты мог бы не спрашивать.

«Он едет к нам! – догадалась Аля, стесняясь своей радости. – К нам, домой, мы будем вместе!»

Оля с усмешкой глянула на подругу.

Вошли в дом, и женщины принялись хлопотать. Стол был скромным – стопка поминальных блинов, деревенских, на дрожжах, толстенных, дырчатых и кисловатых. Миска с крупно покрошенным винегретом, Машино творение. Селедка, толсто нарезанная колбаса и отварная картошка.

Бутылка кагора, естественно, принесенная Машей, и бутылка водки – из Софьиных запасов.

Сев за стол, все поняли, что здорово проголодались. Не чокаясь, выпили за светлую память Муси.

Аля, вытаращив глаза, увидела, что Оля тоже выпила водки.

Максим ел много и жадно, Софья с жалостью смотрела на него.

В конце поминальной трапезы всем стало понятно, что Максим здорово пьян. Он обвел глазами собравшихся. Глаза были мутными, больными, несчастными.

– Ну все, – обреченно проговорил он. – Теперь я остался один. И никому я больше не нужен.

– Иди, парень, ложись! – сказала Софья. – Да и я лягу. Устала. День был тяжелым. Вместе с Муськой я похоронила и свою молодость. Иди в комнату Али. И держись. Аля моя гораздо младше тебя была, когда осталась одна. И ничего, выдюжила.

Красная, Аля не поднимала глаз.

Как ей хотелось крикнуть ему: «Ты не один, я с тобой! И лично мне ты не просто нужен – мне ты необходим!»

Софья Павловна вздохнула:

– Досталось вам, дети. Слишком рано досталось. Но ничего, это тоже закалка. А ты сейчас где?

– Где придется, – отозвался Максим. – То там, то здесь. И везде паршиво. Сейчас на дачу уеду. Хотя и там жуткая тоска без Муси.

Оля, чуть покачиваясь, пошла домой – назавтра ей надо было ехать за Катей.

Маша уехала к себе, пробурчав: «Вы мне все надоели». Аля убирала со стола и мыла посуду. В голове крутилась одно: «Он здесь, в моей комнате. Рядом, только протяни руку!»

Все перемыв и убрав, она села на стул, почувствовав, как сильно устала.

Потом, словно что-то вспомнив, подлетела к зеркалу, ужаснулась своей бледности, достала из комода заветную красную пластиковую коробку. Серые тени на веки, голубые слишком заметны. Тушь на ресницы. Румяна на щеки. Нет, слишком ярко! Стерла. И клубничный, сладкий и липкий, немного подсохший блеск на губы. Распустила волосы и залюбовалась собой. Вот и пригодилась заветная коробочка!

Софья вряд ли заметит, зрение у нее неважное. А вот Максим – наверняка. Села в кресло и принялась ждать. Чего? Да того, что он проснется!

Потом подскочила, бросилась на кухню, достала из холодильника три сморщенных яблока и принялась за шарлотку. Он проснется и захочет чаю! Наверняка захочет! А тут – нате вам, теплый пирог!

Забыв про усталость – и куда она делась? – Аля крутилась на кухне. Когда Максим проснулся, было почти девять вечера, пирог давно остыл.

Аля, увидев Максима, залилась густой краской. Он шумно умылся, прошелся по квартире, присвистнул:

– Ничего себе, вот это хоромы! Я все забыл, а ведь был в детстве с Мусей. Вы теперь тут с Софьей вдвоем?

Аля кивнула.

От пирога он отказался:

– Не хочу, извини.