Почти счастливые женщины

– Нет, не помню. А может, я их и не видела. Ну ты же знаешь, как меня интересуют подобные вещи. Но такие бы я, наверное, запомнила, – задумчиво проговорила она.

– Вот так, моя девочка – вздохнула Софья Павловна. – А ты говоришь, что я старая маразматичка. В доме их нет, Аля, а тот, кто взял, купился на яркость, броскость и вес. И кто их взял, понимаем мы обе. И давай без дебатов, договорились?

Аля молчала.

– И еще, – продолжала Софья Павловна, – прогадала твоя подружка, ошиблась. Там, в шкатулке, есть вещи малоприметные, но дорогие, ценные. Хоть и неброские. Ты разбирайся, как знаешь. Мне на них наплевать, а вот на все остальное нет. Ну сколько можно, Аля? Мало ты для нее сделала? Мне тебя просто искренне жаль. Терпеть унижение – самое гнусное. А неблагодарность – это я считаю худшим из недостатков.

Аля долго молчала. А потом еле выдавила:

– Хорошо, ба. Я поняла. И я разберусь.

Ушла к себе и ревела. «Ну как же так? Как ты могла?» – до рассвета вела она диалог со своей подругой.

Утром, не выспавшаяся, опухшая от слез, была решительна как никогда. «Черт с ними, с лекциями, потом перепишу. А сейчас мне надо, жизненно необходимо посмотреть Оле в глаза. Поставить окончательную точку в их отношениях. Все, терпение лопнуло. И, кажется, закончилась жалость». Только как быть с письмом из больницы? Не сказать нельзя. Сказать… Непонятно, как Оля отреагирует. Скорее всего, спокойно. А если нет? Если поймет, прочувствует вину? А потом останется в полнейшем одиночестве. Нинка точно не сунется – напугана дальше некуда и счастлива, что еле унесла ноги. Валерик? Вряд ли Оля ему позвонит. Не показывать письмо? Показать и не среагировать, не обнять и не пожалеть – так нельзя, так неправильно. Бросить письмо на стол – мол, сама разбирайся, твои проблемы? Жестоко. Слишком жестоко, несмотря ни на что. Просто высказать сухие слова соболезнования, а после этого сказать про серьги? Тоже как-то не по-человечески. Да и вообще… как ее сейчас оставить? Кто будет приносить продукты, оплачивать жировки по квартплате, приносить лекарства? Но как простить? Разве Аля может смолчать? Нет. Она просто измучает себя, доведет до нервного расстройства, а у нее еще, между прочим, не очень здоровая бабушка. Она не сможет есть, спать, заниматься, да просто жить и дышать, если сейчас смолчит. Да и стоит ли Оля таких душевных мук?

Оля лежала на кровати и смотрела в потолок.

– А, это ты.

– Я, – сухо сказала Аля и села на стул.

– Спасибо тебе, что выгнала эту суку, – поблагодарила Оля. – У меня не получалось. Хотела, а не получалось. Да и такая тоска… Сидишь целый день как сыч, мысли такие в голову лезут, Алька, не дай бог. Представь, утром подползла к окну, выглянула, прикинула. Представляешь? Но испугалась – вдруг сразу не получится, и опять больница, опять страшные боли. Представила, как буду лежать в земле и меня будут жрать червяки. Выедят лицо, глаза, все остальное. Короче, обделалась я, Алька. А с Нинкой… Думаешь, я ничего про нее не понимала? Да все понимала! Но выпью – и легчает. Тебе этого не понять. И боли проходят быстрее, чем от твоей пятерчатки. И на душе становится легче. Вот и терпела эту дрянь. А ты чего не раздеваешься? Времени нет, на минуту? В институт торопишься?

– Оля, – решительно ответила Аля, – мне нужно с тобой поговорить.

– Да я знаю, что ты скажешь! – усмехнулась та. – Будешь снова читать морали. И выпиваю я, и валяюсь целыми днями, и упражнения не делаю! И вообще, хандрю и веду себя плохо. Я знаю, Аль! Но если бы ты знала, какая тоска. Жить неохота, понимаешь? Все рухнуло враз, вся жизнь. Ни работы, ни здоровья, ни красоты. Ни денег. А уж про одиночество и говорить нечего – валяюсь целыми днями и реву. Мы с тобой очень разные, Алька! Ты вся из себя положительная, сильная, упрямая. А я… Я барахло бесхарактерное! Ну ты и сама знаешь! И как мы с тобой, а? Такие разные, а самые близкие? Да и вообще, я плохая девочка, и это ты тоже знаешь! И чему ты удивляешься? – Она рассмеялась.

– Я… – Аля закашлялась. – Я, Оля, удивляюсь многому. Но больше всего… – Она замолчала, не решаясь сказать. Но все же взяла себя в руки и продолжила: – Но больше всего удивляюсь тому, что ты сделала.

Оля привстала на локтях и с нескрываемым удивлением уставилась на подругу.

– Господи, да что еще я такого сделала? Валяй, не томи. Какое еще преступление века я совершила? Знаешь, у меня после наркозов с памятью плохо – может, чего упустила?

– Не ерничай. В общем, Оля, у бабушки пропали сережки. Золотые сережки с разноцветными камушками. Да ты и сама знаешь.

Резко сев на кровати, Оля вытаращила глаза.