Почти счастливые женщины

– Соня, ну вы же разумная женщина! При чем тут нервное потрясение? Вы сами говорите, что девочка до нитки промокла! – И на прощание добавил: – Берегите себя! Мы с вами, дорогая, в таком почтенном возрасте. А внучка ваша молода, оклемается, и все будет нормально! Ну мне-то вы верите?

Хотелось верить, но на душе были тоска и тревога. Зная Алю, Софья Павловна могла предположить что угодно.

Вот ведь проклятые гены! Казалось бы, девочка получилась чудесная – чистая, честная, без грамма лжи и хитрости.

А проклятые гены все равно вылезли! Тянет Алю в помойку, тянет. К Оле этой проклятой. И все оправдания по поводу милосердия, человеколюбия и прочей ерунды – смех. Уже давно все сама поняла – «закадычная подружка» предаст ее при первом удобном случае. В сотый раз Софья Павловна проклинала себя – зачем она начала эту историю про серьги? Но то, что недавно драгоценности были дома, не сомневалась. Так же, как и в том, кто их прихватил.

Аля болела долго, бронхит перешел в пневмонию, и субфебрильная температура отнимали последние силы.

Больше месяца она приходила в себя. Но, как обычно бывает, молодость взяла свое, и вскоре она забыла про свою болезнь. А вот про историю с серьгами помнила.

Да что там помнила – всю жизнь эта история ее мучила.

Однако жизнь шла своим чередом, очень скоро Аля перешла на последний курс, впереди была новая, совсем взрослая жизнь! Аля мечтала преподавать, учить детей доброму, светлому, вечному.

Литература – главный предмет, она была в этом уверена. Только книги, умные, честные, глубокие, заставляющие думать и размышлять, задают жизненный вектор. Ей казалось, что литературные пристрастия очень много говорят о человеке. Например, поклонник Достоевского – человек рефлексирующий, нервной и тонкой организации, вечный страдалец и «недоволец» происходящим. Даже в любви, в лучших ее проявлениях, он чаще всего невыносим.

Льва Толстого Аля любила и представляла себе тех, кто любит его так же, людьми страстными, рассеянными, сентиментальными, вечно стоящими на распутье.

А вот те, кто не расстается с томиком Чехова, ее любимейшего, обожаемого Антоши Чехонте, определенно ироничны и способны к самоиронии. Они в меру циничны, тонко чувствуют, способны на яркие чувства, при этом не забывают думать о себе.

Поклонник Гоголя – это определенно неврастеник. Он недоверчив, способен разглядеть красоту, увидеть ее там, где не видят многие. Саркастичен, честолюбив, очень раним.

А вот преданные читатели Тургенева, как правило, не в меру романтичны, склонны к пессимизму и яркому, неожиданному проявлению чувств. Они самолюбивы, крайне обидчивы, циничны, но при этом готовы на жертвы ради любви.

Читала Аля запоем – Трифонов, Астафьев, Быков, Васильев. Упивалась каждым словом, слогом, предложением. В институте ходили по рукам перепечатанные, самиздатные книги. Давали их далеко не всем, но Аля Добрынина имела репутацию честного человека. Так удалось прочесть и «ГУЛАГ», и Шаламова, и Платонова, и Зиновьева.

Потрясение было огромным. Ей казалось, что перевернулся весь мир, вся вселенная.

Ночью лежала без сна и смотрела в потолок, по которому проезжали узкие полоски света от редких машин.

За окном гудел ветер, шумел дождь, со скрипом качался старый фонарь, в последнее время без лампочки – лампочки били местные хулиганы.

А она лежала и думала. Как люди смогли все это пережить? Выжить, выстоять, не сломаться? Как смогли вернуться в прежнюю жизнь? Те, кому суждено было вернуться? Как это вообще возможно? То, о чем писали Солженицын и Шаламов, – это какое-то адское, дичайшее преступление против человечности! И неужели это никогда не обнаружится, это не предадут огласке и, вполне возможно, забудут об этом? Нет, невозможно. Невозможно, неправильно, страшно.

Несведущие должны, обязаны узнать правду, какой бы страшной она ни была, чтобы это не повторилось. Никогда!

Ба, увидев на столе самиздат, усмехнулась:

– Не знала? Ну правильно, откуда тебе было знать? Не знала, и слава богу. Да и зачем? Я-то, мое-то поколение, конечно, знало. Знаешь, сколько пострадало людей? А дед твой? Боялся, как бобик, трясся у двери, заслышав шаги – ни к нему ли? А я была спокойна – чувствовала, что его не возьмут. Зачем? Он-то – певец режима, горячий поклонник партии, прославляющий ее славные дела. Приспособленец, одним словом.

– Ну не все же бойцы, ба. Не все революционеры и диссиденты, – осторожно возразила Аля. – Их вообще единицы. А человеком движут страх и любовь к жизни.

– И еще любовь вкусно пожрать, хорошо выпить, надеть импортные ботинки и увешать квартиру всяким говном, – зло усмехнулась Софья.

Аля еле сдержалась, чтобы не сказать, что ба тоже пользовалась всем этим. Слава богу, сдержалась. Ба слабела с каждым днем и мучилась с давлением. Еще не хватало скандала.

* * *

В июне, перед самым дипломом, в прекрасный, погожий и солнечный денек ба открыла дверь не в настроении.

– Что-то случилось? – сбрасывая туфли, спросила Аля. – Опять давление подскочило? – Она с испугом посмотрела на бабушку.