Почти счастливые женщины

А ночью, когда Зоя скидывала блеклую ночную сорочку, распускала золотистые длинные волосы и, застыв, словно перепуганная девочка, стояла перед ним с немигающими от страха глазами, стыдливо прикрывая тонкой, узкой рукой маленькую упругую грудь с острыми, темными сосками, у него останавливалось сердце.

– Зоенька, девочка! – шептал он, как мальчишка, дрожа от нетерпения и желания. – Иди ко мне, моя… – Здесь он запинался. С другими говорил «прелесть». Но здесь это слово не произносилось, застревало в горле. – Иди ко мне, моя хорошая! – после секундной запинки продолжал он. – Иди, я… – А вот здесь продолжения не было. Предполагалось произнести «я тебя хочу». Но понимал – нельзя. А «люблю», то, чего она так ждала, тоже не получалось. Понимал: какое там «люблю», о чем вы? Но зацепила, зацепила, что говорить.

Пару раз подумал: а если взять ее в Москву, развестись с Сонькой, привести ее в Минаевский, одеть, причесать, представить обществу? Стесняться нечего, она из образованных, библиотекарь. Скромная, тихая, застенчивая. И это так мило. Но самое главное – она его любит! Смотрит ему в рот, причем восторженно. Повторяет, что он прекрасен. Ночи их волшебные, сказочные, такого она и не представляла. «Таких, как ты, нет!»

Дурочка. Но какая милая дурочка! Ему было смешно: да что у нее было? Один роман в молодости? Так там безо всякого секса – как можно до свадьбы? Свадьба почему-то расстроилась, она что-то рассказывала, но он не слушал, неинтересно. Потом был роман с каким-то спортсменом, который и лишил ее девственности.

– Он был неумным, – смущаясь, осторожно сказала Зоя. – Спортсмен, понимаешь? И грубым. Знаешь, никакого романтизма.

– Стереотип, – широко зевнул он. – Спасский, например, тоже спортсмен. И Таль тоже.

– Он был боксером, – улыбнулась она. – При чем тут твои шахматисты? Ушла я от него сама – зачем морочить голову человеку, которого не любишь, верно?

Он снова зевнул:

– Наверное.

Это «наверное» ее удивило. Привстав на кровати, она внимательно посмотрела на Льва.

– Шутка, – ответил он. – Давай, Заинька, спать.

Она, как всегда, не возражала и тут же, пристроившись на его груди, умильно засопела.

Спать было неудобно – узкая, скрипучая кровать, холодная келья. Склеп. А в гостинице двуспальная, и окно, воздух. И горячие батареи. Но идти в гостиницу она отказывалась:

– Что ты! Как ты можешь это мне предлагать?

Там, в склепе, он никогда не высыпался. Но, честно говоря, было и не до сна. Зоя его поражала. Чтобы такая, как она, эта скромная тихоня из районной библиотеки, и вытворяла такое?

К тому же Лев не привык, чтобы женщина засыпала у него на груди. Софья Павловна, драгоценнейшая и законная, отодвигалась на метр, не меньше, благо ложе из карельской березы позволяло.

По вечерам, если была погода, они гуляли. Лев Николаевич восторгался тишиной, пьянящим воздухом, неторопливо текущей Великой. Садились на лавочку. Иногда он говорил:

– А если все к черту, Зая? Послать все к собачьим чертям, эту Москву, суету, безалаберность, хамство, гадкий воздух, вечный бег, и приехать сюда насовсем. Изменить свою жизнь, перевернуть ее на сто восемьдесят? Квартиру мы купим, у вас же строят кооперативы?

Зоя пожимала плечом.

– Да наверняка, – почему-то раздражался он. – Купим большую, просторную, я ведь привык к большому пространству. Машину купим, ты научишься ездить.

Замерев и положив голову ему на плечо, она не отвечала.

– Да, машину пренепременно. Здесь такие места – ездить и ездить! Прибалтика, Питер, Пушкинские горы – все близко!

– Святые горы, – поправляла она. – Совсем близко, рукой подать, Левушка! Есть еще Остров – маленький городок, тихий такой, с необыкновенными цепными мостами через Великую. Его еще Николай Первый построил.

Он раздраженно перебивал ее:

– При чем тут мост, зая?

Та обиженно замолкала.

– Ах, какая тишина! – продолжал умиляться Лев. – И как дышится! Обожаю русскую провинцию, есть в ней нечто такое, что омывает и очищает измученную душу.

В Пскове он задерживался на пару-тройку дней, не больше, и перед его отъездом начиналось ужасное.

Зоя плакала, твердила, что она дрянь, что прощения ей не будет, что это страшный грех – спать с женатым мужчиной. Что жить она без него не может, а вместе им не быть никогда.

Торопливо одеваясь – пиджак, кстати, был волглым и пах сыростью, – он кривился:

– Зоя, я тебя умоляю! Не строй из себя Даму с собачкой! Не хватает только арбуза, ей-богу! – досадливо морщился Лев. – Двадцатый век, все изменилось. Мы любим друг друга, и этого, кажется, вполне достаточно. По крайней мере, ты так говорила. Или я что-то путаю?

Зоя вставала перед ним на колени, хватала его за руки и умоляла о прощении. Выходил Лев с чувством досады и – облегчения.

В поезде тут же приходил в себя, настроение поднималось, и он понимал, что соскучился по шумной и суетливой Москве и хочет домой. Выйдя на привокзальную площадь, останавливался и с удовольствием вдыхал родной и привычный загазованный воздух столицы. На вокзале брал такси и по дороге с удовольствием разглядывал, как еще казалось вчера, ненавистный город.