Почти семейный детектив

— Тише, я прошу вас. Тише, — умоляюще зашептал Дзеткевич. — Я не хотел убивать, я даже не думал об этом. Вы не представляете, какой я испытывал страх. Животный страх. Ужас. В последний момент я испугался еще и того, что делаю. Я никогда не убивал людей. И у меня рука дрогнула, сорвалась. Вы упали, и я убежал.

— Видимо, в этот момент я должна сказать вам спасибо, — мрачно сообщила Ганна. — Рука сорвалась, и вы меня не убили. Не могу не признать, что меня это радует.

— Сейчас я тебя убью, — мрачно сказал Галицкий, который из последних сил старался держать себя в руках. — Много мне за такую сволочь, как ты, не дадут, признают состояние аффекта. Да не трясись ты, мелкая душонка. Скажи лучше, кто тебе позвонил?

— Позвонил? Мне?

— Да у тебя от страха память отшибло. Ты сказал, что сбежал из Витебска, потому что тебе позвонили и обвинили в убийстве Алеси. Кто?

— Я не знаю. Но этот человек сказал, что меня ищет милиция, потому что в квартире Алеси нашли мои отпечатки пальцев, и что если я не спрячусь, то меня надолго посадят, и я не смогу никому доказать, что не виноват.

— Типичная позиция страуса. Ты сколько собирался в бегах быть, малахольный? Всю оставшуюся жизнь? Ты даже не подумал, что в тот момент, когда убивали Алесю, ты был еще на работе, и тебя видели твои сотрудники. Ты ж домой к ней поехал в районе обеда, поди с духом собирался, чтобы в квартиру влезть. Так к этому моменту ее уже в живых не было, придурок.

— Я ж не знал, когда ее убили…

— Что лишний раз подтверждает твою невиновность. Ладно, минские каникулы заканчиваются. Сегодня же мы возвращаемся в Витебск, и ты вместе с нами.

Дзеткевич затравленно смотрел на Галицкого.

— Что ты уставился на меня, как пес, не допущенный к случке? Никто не обвинит тебя в убийстве, которого ты не совершал. Но разобраться во всем нужно, и как можно скорее. Нам с Ганной в Москву надо. Мы не можем оставаться тут до второго пришествия. Так что мы едем в Витебск вместе. И не спорь. Заявления на тебя Ганна писать не будет, в конце концов, я тебе вывеску сегодня тоже изрядно попортил. — Он скептически посмотрел на разбитую губу и опухшую щеку Дзеткевича. — Так что останешься на свободе. Пока. До следующего косяка.

— Да я больше никогда, — Дзеткевич снова молитвенно сложил руки на груди. — Это для меня урок на всю жизнь. И это, спасибо вам.

Пока Галицкий допивал свое пиво и расплачивался по счету, в голове у него неотвязно вертелась какая-то важная мысль, которую он никак не мог додумать до конца. В рассказе Дзеткевича было что-то не так. Неправильно. Не так, как на самом деле. Но он никак не мог сформулировать, что именно.

Глава шестнадцатая

Если друг оказался вдруг…

В машине голова заболела снова, да так сильно, что в какой-то момент Галицкий всерьез испугался, что умрет от совсем не к месту приключившегося с ним инсульта. Перед глазами стояла пелена из беспрерывно вертящихся концентрических кругов, которые вспыхивали то красным, то желтым огнем, наплывали друг на друга, сливались воедино и тут же лопались, снова распадаясь, образуя причудливые фигуры, в которых Галицкому виделись то зайцы, то лошади, то страшные, оскаленные лица.

— И мальчики кровавые в глазах, — пробормотал он сквозь зубы, вцепившись в руль так, что побелели костяшки пальцев.

По-хорошему, нужно было съехать на обочину и остановиться, чтобы переждать дурноту. Вести машину в таком состоянии было опасно, но какая-то непонятная сила гнала его вперед, в Витебск, где, как ему казалось, вот-вот найдутся ответы на все мучающие его вопросы.

— Пусти меня за руль.

— Что? — Он непонимающе взглянул на Ганну, болезненно поморщившись. Даже простой поворот головы доставляли нечеловеческие мучения. В ней тут же что-то взорвалось и со звоном рассыпалось.

— Я говорю, давай я поведу машину, — сердито сказала Ганна. — У меня водительский стаж восемнадцать лет. Папа научил меня водить сразу после совершеннолетия. Так что твою драгоценную тачку я не изувечу.

— Я не думаю о машине, — пробормотал он.

— Тогда тем более, а то ты в таком состоянии угробишь ее гораздо быстрее. И нас вместе с ней.

На заднем сиденье трусливо заерзал Дзеткевич. Галицкий сдался. Мужская гордость протестовала против такого решения, но голова болела так сильно, что ехать дальше было, пожалуй, действительно опасно.

Из последних сил он свернул на обочину, включил аварийку и уронил голову на сложенные на руле руки.

— У-у-у, как все запущено. — Главное достоинство Ганны Друбич заключалось в том, что в экстренных ситуациях она не квохтала и не хлопала крыльями, а действовала быстро и решительно. Как мама.

Она ловко достала из сумочки конвалютку с нужными таблетками, налила воды из пузатой бутылки в предусмотрительно захваченный в дорогу пластиковый стаканчик, вышла из машины, обежала ее кругом, открыла водительскую дверь и влезла на подножку автомобиля.