Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

Узнав о моем ремесле, один из соседей, бывший в нашей компании, принес мне часы для починки. Оказался, по счастью, опять американский будильник с перетянутым волоском и сильно загрязненный и засиженный тараканами. Во время беседы я исправил часы и вручил их хозяину, за что вскоре получил фунта два-три[83] хорошего хлеба. Принесли было затем в починку маленькие карманные часы, но я от этой работы уже уклонился, сославшись на наступившую темноту.

Из беседы с хозяином и его гостями, которые все оказались противниками большевизма, я узнал, что красногвардейцы часто наезжают из Лиды в окрестные деревни для реквизиции; что, действительно, недавно к ним подошли подкрепления из Вильны, а до того они покинули было уж этот город, и что теперь они стоят к югу от Лиды; что прямой путь на Гродно, по шоссе, обязательно пересекает боевые линии, но что можно обойти их справа, пройдя на Радунь[84], где никаких войск нет.

По этому пути я и решил идти. На следующее утро, хорошенько расспросив дорогу на местечко Радунь, я отправился в путь.

Указанная мне дорога должна была пересечь большой Виленский тракт и железнодорожный путь Вильно – Лида. Перейдя последний путь, я оказывался уже вне коммуникационных линий Лидского отряда и мог надеяться найти свободный просвет между советскими войсками, действовавшими вдоль железнодорожных линий Вильно – Лида – Гродно и Вильно – Ораны – Гродно.

Большой Виленский тракт я должен был пересечь у местечка Жирмуны[85]

. Там я решил зайти к ксендзу, чтобы расспросить его насчет дальнейшего пути и о положении дел в крае.

Так как мне впервые пришлось идти проселками, а не большой дорогой, то не обошлось без того, что я немного сбился с пути, дал версты две крюку, но благодаря этому я забрел на какой-то уединенный фольварк, где жила какая-то старуха, по-видимому опростившаяся шляхтянка, с двумя дочерьми. Муж ее был в отсутствии. Я попросил вскипятить воды для чая и просил продать мне немного картофеля. Продать отказались, когда же я предложил отсыпать им несколько щепоток чая и дал десяток кусочков сахару, тотчас же получил глубокую тарелку вареного картофеля и кварту[86] молока.

Подкрепившись и расспросив вторично о дороге, я пошел дальше на Жирмуны. Не доходя верст двух до местечка, встретил крестьянскую телегу, в которой сидел ксендз лет сорока. У меня тогда же мелькнула мысль, не жирмунский ли это ксендз, но останавливать его в пути и разговаривать с ним при крестьянине, который его вез, я не решился.

Когда я пришел в Жирмуны, то, действительно, оказалось, что из двух ксендзов, живших в местечке, ни одного не было дома. Экономка, толстая, рыжеволосая женщина лет сорока пяти, предложила мне подождать старшего ксендза, который был на требе поблизости и должен был скоро вернуться. Я решил ждать его не более получаса, чтобы успеть в тот же день дойти до местечка Радунь, около которого я предполагал остановиться на ночлег.

Не прошло и четверти часа, как приехал ксендз, старик лет около восьмидесяти, совершенно беззубый, так что с трудом можно было понять, что он говорит. Отнесся он ко мне не особенно доверчиво и неприветливо, поэтому я не пускался с ним ни в какие откровенности и сдержанно расспросил о том, что слышно в округе по поводу боевых действий, напирая на то, что мне, мирному человеку, притом старику, совершенно безразлично, кто и против кого здесь воюет, лишь бы миновать опасные места, лишь бы не было мне в чужом пиру похмелья.

Что творится к югу от Радуни, по направлению к Гродно, ксендз не знал и советовал мне идти лучше на запад, повернув из Радуни на Дубичи[87]

и Марцинканце (станция по Варшавской железной дороге)[88], где, по его словам, были немцы и где все было спокойно.

Хорошо, что я не последовал тогда этому совету: впоследствии я узнал, что в это время немцы отошли на юг от нее и я оказался бы прямо в пасти у льва.

Из Жирмун я вышел около двух часов дня; до Радуни было верст пятнадцать. Дорога была хорошая. Погода холодновата, но идти было приятно. Пройдя верст семь, я остановился немного отдохнуть против какого-то большего фольварка, выходившего обширным, старинным парком на большую дорогу. У угла стояла кузница, а около нее парная повозка, в которой сидело человек шесть пассажиров, молодых еврейчиков; подле стояла группа крестьян, оживленно о чем-то разговаривающих. Подойдя поближе, я сел в сторонку на придорожный камень и начал прислушиваться. Оказалось, что речь шла о рекрутском наборе, объявленном в Лиде для всех местных жителей в возрасте от двадцати до тридцати лет. Спасаясь от мобилизации, жидки бежали в Гродно, избрав для этого путь из Радуни на Гродно, свободный, как они говорили, от большевиков. Сведение это было очень ценно, и я решил, проверив еще раз эту данную в Радуни, направиться оттуда в Гродно.