Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

Около семи часов утра я снова уже шагал по немецкому шоссе на юг. Пройдя версты четыре я заметил, что у меня хлябает подошва на одном сапоге, да и другая выглядит тоже подозрительно. Обстоятельство это сильно обеспокоило меня, так как в ногах было мое спасение. Поэтому я решил в деревне Заболотье, к которой я подходил, разыскать сапожника и привести в исправное состояние мою обувь.

Судьба благоприятствовала мне и в этом: в ближайшем к шоссе доме, куда я пошел справиться об этом, жила семья сапожника, переехавшего из Вильны в деревню более года тому назад вследствие тяжелых условий городской жизни. Хозяина не было дома, но за ним тотчас же побежала одна из многочисленных девочек семьи, и через несколько минут явился небольшого роста плотный человечек лет за шестьдесят с добродушным, типично польским лицом, в усах, без бороды.

Он оказался большим остряком, доморощенным философом, любившим, как он говорил, размышлять о «филозофических вопросах». Ко мне он отнесся добродушно-снисходительно, слегка щеголяя своею начитанностью.

Занимая меня разговорами, он проворно справлялся с моими сапогами и, когда окончил работу, предложил мне позавтракать с ним чем Бог послал. Хотел даже сбавить одну марку с условленной платы в три марки за починку.

От него я узнал, что в деревню за речкой, через которую мне надо было перейти, накануне вечером прибыло несколько польских улан и они задержали две еврейских подводы, ехавшие из Гродно в Вильны. Я осведомился, был ли с уланами офицер или одни солдаты. Оказалось, что офицера не было. Тогда я решил лучше на глаза им не показываться, а проскользнуть как-нибудь незаметно. Для этого я, перейдя мост через речку, разделяющую деревню на две части, тотчас же зашел в первую избу, чтобы спросить, где солдаты. В хате сидело два молодых еврея, владельцы задержанных повозок, и крестьянин, хозяин хаты. Узнав от хозяина, что солдаты помещаются через две хаты от него, я откровенно объяснил ему, что очень тороплюсь дойти сегодня же до местечка Новый Двор[91]

, опасаюсь, как бы не задержали меня уланы напрасными расспросами, и прошу его указать мне путь в обход их. Он согласился с большой готовностью и тотчас же задворками вывел меня в поле за деревню и затем указал мне дорогу в лес, дойдя до которого я должен был повернуть влево, чтобы выйти затем снова на шоссе. Крюк был верст около двух, но зато было надежнее. Дорога указана была очень точно, и я через час времени снова был на шоссе.

К местечку Новый Двор, находившемуся в расстоянии двадцати пяти верст от места моего ночлега, я, вследствие остановки для починки сапог и потери времени при обходе польских улан, подошел уже тогда, когда стало смеркаться.

Местечко было небольшое, и я без труда нашел домик ксендза, приютившийся около старинного костела{139}. Войдя в сени, просил служанку вызвать ксендза. Ко мне вышел молодой ксендз с выразительным, энергичным лицом: черные глаза под густыми бровями твердо смотрели на собеседника. Лицо ксендза внушало доверие, и я, не прибегая к своей обычной рекомендации себя, прямо заявил ему, кто и зачем к нему зашел. В первый момент на его лице изобразилось некоторое недоверие, но затем он, как будто что-то сообразив, живо обернулся ко мне и сказал:

– Вот, кстати, здесь есть и офицер польских войск с отрядом улан. Он у меня в соседней комнате, – и тотчас же, заглянув в полуоткрытую дверь, вызвал оттуда молодого человека в черной кожаной куртке, обвешанного всякого рода оружием, в маленькой, польского образца, фуражке с белым одноглавым орлом на околыше.

Я предъявил офицеру бывшие при мне документы, он в свою очередь представился корнетом лейб-гвардии Кирасирского Его Величества полка В. и держал себя по отношению ко мне изысканно дисциплинарно.

Удостоверившись в моей личности, ксендз тотчас переменил ко мне отношение, пригласил в комнату, которая была, очевидно, одновременно его кабинетом, спальней и столовой, и не знал, где меня посадить и чем угостить. Кроме хлеба, масла и творожного сыра, на столе появилась даже давно не виданная мною яичница-глазунья с черным хлебом и бутылка красного вина.

Когда из разговора собеседники мои убедились, что я знаю многих из офицеров того полка, в котором служил корнет В., мой двоюродный брат, Лавриновский{140}, был его однополчанином, то любезность их еще удвоилась. Растроганный перенесенными мною лишениями, корнет предложил мне ехать в имение к его родителям, в Сувалкскую губернию, чтобы там отдохнуть и собраться с силами.

Я поблагодарил молодого человека за его сердечное предложение, но сказал ему, что теперь нам не время отдыхать и я спешу скорее пробраться на один из противобольшевистских фронтов. Желая быть хоть чем-нибудь полезным мне, он категорически заявил, что не может допустить русского генерала идти пешком в Гродно, в то время как всякие жиды едут на фурманках[92].