Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

Проехав верст двадцать, мы остановились на привал в какой-то полуразоренной деревушке. Извозчики задали лошадям корму, а мы, то есть все пассажиры с обеих балагур, зашли в избенку, стоявшую у самой дороги. Дома была только одна баба, и на просьбу нашу продать молока и вскипятить кипятка для чая, ответила, что молока у нее нет совсем, а для кипятка нет подходящей посуды. С трудом удалось нам убедить ее пойти поискать молока у соседей и взять у них какой-нибудь чайник или котелок, обещав хорошо заплатить ей за это.

Помню, как возмущался ее инертностью один из евреев.

– Был бы я на ее месте, так сейчас открыл бы здесь корчму. Ведь каждый день проезжает столько народу: голодные и все с деньгами. Ведь тут такой хороший гешефт можно сделать, такие деньги заработать. Ах, какой глупый, какой глупый народ! Просто противно думать о них, – говорил он, оживленно жестикулируя и подергиваясь.

Все евреи, ехавшие с нами, откуда-то узнали, что я генерал, и с любопытством поглядывали на меня. Пожилая еврейка, которая ехала со своим сыном, бежавшим от призыва из Лиды, сказала жене польского офицера, что они уже видели меня сутки тому назад на шоссе, недалеко от Радуни, когда обогнали меня в пути, и она тогда же заметила сыну, что это не простой прохожий, а, наверное, офицер. Это подтвердило мои опасения относительно наблюдательности евреев, и действительно удивительно, по каким признакам эта еврейка могла так безошибочно определить меня, видя меня мельком и несмотря на то, что запушенная борода моя была нечесана несколько дней, волосы на голове всклокочены, вместо пенсне были самые простые никелевые очки, руки заскорузлые от слесарной работы, немыты тоже несколько дней, костюм был самый, что называется, «товарищеский».

Передохнув час с лишком, двинулись дальше и к полудню подъехали к немецкой заставе, не доходя пяти верст до местечка Езиорно, откуда было еще тридцать верст до Гродно.

Впервые пришлось увидеть немецких революционных солдат. Не было и следа былой немецкой выправки, это были такие же расхлябанные, разнузданные воины, как и наши во времена Керенского. Народ был все молодой; старшие возрасты, очевидно, были уже распущены.

Когда подъехали наши повозки, то из хаты выскочило человек семь-восемь солдат, окружили нас и потребовали по пяти рублей с человека за пропуск. Документов никаких не проверяли и даже не спрашивали. Откупившись от них, поехали дальше, но, не доезжая до Езиорно, вышли из повозок и пошли в местечко прямиком через поле, чтобы войти в него незаметно, повозки же поехали порожняком с нашими вещами, закопанными в солому. Предосторожность эта была принята для того, чтобы избежать вторичного побора, да к тому же еще двойного: при въезде и при выезде из местечка.

Проходя по улицам местечка, довольно большого, с приличными домами, среди которых было немало двухэтажных, я, поравнявшись с чайной, соблазнился выставленными в окне булками из белой муки и зашел в чайную. Маленькие, полуторокопеечные по прежнему времени, булочки стоили по марке (рублю) штука. Я купил две и с каким же удовольствием съел это давно не виданное лакомство.

Порожние подводы поджидали нас в полуверсте от выхода из местечка, и мы поехали дальше. Здесь уже было хорошее широкое шоссе с верстовыми столбами. Поехали уже не шагом, а мелкой трусцой. Приближалась цель моего путешествия, но как же тянулось время! Версты казались мне необыкновенно длинными. Балагула как будто совсем не двигалась.

Начало быстро темнеть. Наконец, уже при полной темноте, вдали замелькали редкие огни большого города. Потянулись бесконечные предместья. Но вот шоссе кончилось, и балагула загрохотала по мостовой из крупного булыжника.

Странное ощущение испытываешь всегда, когда ночью въезжаешь в какой-нибудь незнакомый город, в особенности при скудном освещении. Улицы кажутся какими-то бесконечными, таинственными. За освещенными окнами чудится чужая жизнь. Чувствуешь себя как бы пришельцем из другого мира.

Извозчики искусно провезли нас какими-то закоулками так, что мы благополучно миновали пропускные посты, выставленные на окраинах города, и доставили нас на жидовский постоялый двор, где сами всегда останавливались.

Грязные жидовские каморки были битком набиты, но разборчивым быть не приходилось. Дождались мы, то есть я говорю про себя и офицера с женой, так как еврейчики с другой балагулы разбрелись по своим знакомым в Гродно, пока посетители постоялого двора не разошлись по своим домам, и устроились на ночлег там же, в столовой, на широких ларях, стоявших вдоль стен.

Жестко было спать. Скоро атаковало и ночное воинство, но весь день, проведенный на воздухе, и переход в шестьдесят верст, сделанный частью пешком, частью на тряской подводе, дал себя знать, и я заснул очень быстро.

Глава XII. В Гродно