Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

На следующий день я проснулся рано утром от грохота пушек. Сначала я не мог сообразить, что это за звуки, и предполагал, что они городского или железнодорожного происхождения, но затем, прислушавшись внимательно, совершенно ясно различил хорошо знакомую пушечную пальбу и даже мог с уверенностью сказать, что стреляют из крупных калибров.

Что за история, думаю я. Уж не поляки ли наступают на Гродно, потому что в это время только и было разговора о том, что немцы не хотят уходить из Гродно и будто бы поляки сосредоточили большие силы, чтобы вытеснить их оттуда. Но вижу, что весь дом спокойно спит. Это не в характере евреев, которые поднимают гвалт и суматоху по каждому пустяку. Примерно через полчаса стрельба прекратилась. Как я узнал впоследствии, немцы стреляли из наших крепостных орудий для того, чтобы выпустить те снаряды, которые или не стоило, или невозможно было вывезти в Германию.

Наконец начали просыпаться и хозяева, и постояльцы. Напился чаю и отправился в немецкую комендатуру для получения разрешения на выезд из пределов оккупированной зоны, а затем имел в виду пойти к польскому комиссару для получения пропуска в Польшу.

Я решил ехать в Варшаву, так как надеялся в польской Главной квартире или вообще в Центральном военном управлении найти кого-либо из прежних русских офицеров в высших чинах, знавших меня и могущих оказать мне содействие для дальнейшего пути на один из противобольшевистских фронтов.

В немецкой комендатуре явился к исправляющему должность коменданта, молодому лейтенанту (Фиккель), очевидно «выбранному» на эту должность после революции. Вообще, в Гродно пожилых германских офицеров совершенно не было видно. На улицах попадалась только одна молодежь, редкие из них были в погонах, большинство же щеголяло без погон. Солдаты были поголовно без погон. Хотя и неприятно было мне, военному человеку, смотреть на это безобразие, которое не миновало и такой образцовой в былое время по внешнему виду германской армии, но в этом была и своя доля утехи. «На людях и смерть красна». Не мы одни, значит, переживаем позор.

Рядом с кабинетом коменданта в приемной за особым столом сидел депутат из совета солдатских депутатов, который как бы контролировал его действия и распоряжения. Безусый молодой парень, видно из городских полуинтеллигентов, но не еврей.

Узнав из моих документов, что я генерал, немцы отнеслись ко мне очень любезно. Комендант пригласил меня к себе в кабинет, расспрашивал о моих злоключениях. Осведомился по телефону, когда пойдет поезд от Гродно до демаркационной линии, у станции Соколка[95], для передачи нас на польский поезд, который должен был довезти до Белостока

[96], и затем просил меня зайти в разведывательное отделение, к капитану Вальтеру, которому интересно будет меня видеть.

На предъявленном мною паспорте было сделано две подписи и приложено две печати: первая подпись коменданта и гербовая печать, вторая подпись депутата и штемпель: «солдатенрат»[97].

Уйдя от большевиков, я вовсе не имел намерения снабжать агентурными сведениями против них немцев, а поэтому отвечал на вопросы капитана Вальтера, кругло лицего, типичного немецкого офицера, из бюргеров, сдержанно и в общих выражениях.

У него я пробыл не более получаса времени и с немецкими разрешениями отправился к польскому комиссару. Это был еще совсем молодой человек. Когда я ему предъявил свои документы и кратко объяснил, как попал в Гродно, изложив все это по-русски, он отнесся ко мне очень любезно, не взял даже с меня десяти марок, которые брал с других лиц за выдачу «пропусток», и сообщил мне, будто бы в Варшаве формируется русская армия против большевиков; это мне не показалось невероятным и было для меня приятным известием, так как в таком случае я уже непременно встретил бы кого-нибудь из знакомых в Варшаве.

Но оказалось впоследствии, что сведения его были далеко не точны: он слышал звон, да не знал, где он.

Таким образом, все было готово. Поезд на Белосток отходил на следующий день утром. Переночевали мы опять там же. За ночлег в жидовской конуре и за кипяток, которым мы только и пользовались, жид содрал неимоверные деньги. Вообще, как только я попал в культурную обстановку, так деньги полились у меня неудержимо, несмотря на то, что я был крайне расчетлив, ибо мои финансы были очень плохи. В Гродно в ходу были польские марки, установленные немцами во время оккупации, но принимались всюду и русские царские деньги по курсу рубль замарку.