Тот уже начал мыть кофеварку. Выглядел печальным и не решался встретиться с Андреа взглядом, но в голосе колебаний не слышалось:
– Да. В таком случае мне придется спустить их в унитаз. Опасно держать такие таблетки в аптеке, когда город отрезан и все такое.
– Ты не можешь этого сделать! – вскричала она. – У меня есть рецепт!
– Единственный рецепт, который тебе нужен, Андреа, – мягко заметил Большой Джим, – держаться с людьми, знающими этот город лучше всех. В настоящее время только такой рецепт пойдет тебе на пользу.
– Джим, мне нужны эти таблетки. – Она слышала жалобный визг в своем голосе, – как в голосе ее матери в последние, самые тяжелые годы, когда та не вставала с постели – и ненавидела себя за это. – Мне они
– Я знаю, – кивнул Большой Джим. – Бог взвалил на тебя тяжелую ношу боли.
И подумал:
– Сделай правильный выбор, – подал голос Энди. Глядя на нее серьезно и печально. Под глазами темнели мешки. – Джим знает, что для города – благо. Всегда знал. Нам не нужен чужак, который будет объяснять, что и как нужно делать.
– И если я этот выбор сделаю, то буду получать таблетки от боли?
Лицо Энди осветила улыбка.
– Будь уверена! Я могу даже увеличить дозу. Скажем, на сто миллиграммов в день? Тебе не повредит? Я же вижу, что боль тебя достает.
– Пожалуй, не повредит, – тупо ответила Андреа. Опустила голову. Она не выпила ни капли, даже вина, с того бала старшекурсников, когда ей стало плохо, не выкурила ни одного косяка, кокаин видела только по телевизору. Она была хорошим человеком. Очень хорошим. И как она попала в такую передрягу? Упав, когда шла за почтой? Этого достаточно, чтобы стать наркоманкой? Если да, как же это несправедливо. Как ужасно. – Но только сорок миллиграммов. Думаю, сорока вполне хватит.
– Ты уверена? – спросил Большой Джим.
Не было у нее такой уверенности. В том-то и дело.
– Может, восемьдесят. – Она вытерла со щек слезы. И добавила шепотом: – Вы меня шантажируете.
Но Большой Джим услышал и такой тихий шепот. Потянулся к ней. Андреа дернулась, но Ренни только взял ее за руку. Мягко.
– Нет. Это был бы грех. Мы тебе помогаем. И взамен хотим только одного: чтобы ты помогла нам.
10
Сэмми разом проснулась, хотя выкурила полкосяка и выпила три бутылки пива Фила, прежде чем улечься в постель в десять вечера. Она всегда держала в холодильнике пару упаковок и думала о них как о «пиве Фила», хотя он и ушел еще в апреле. До нее доходили слухи, что Фил по-прежнему в городе, но она не верила. Само собой, будь он в городе, она бы хоть раз увидела его за прошедшие шесть месяцев, так? Город-то мал, как и поется в песне.
Тут она села, прислушалась, не заплачет ли Литл Уолтер. Не заплакал, и Сэмми подумала:
Она отбросила одеяло и побежала к двери. Ударилась в стену слева от нее. Чуть не упала. Чертова темнота! Чертова энергетическая компания! Чертов Фил, ушедший и оставивший ее здесь, где никто не мог за нее заступиться, когда такие парни, как Френк Дилессепс, грубили ей и пугали ее, и…
Она нащупала на комоде фонарь, включила его и выскочила за дверь. Хотела повернуть налево, к комнатке, где спал Литл Уолтер. Но удар послышался вновь. Не слева, а с другой стороны неприбранной гостиной. Кто-то стучал в дверь трейлера. Теперь послышался и приглушенный смех. Кто бы это ни были, они, похоже, приняли на грудь.
Сэмми пересекла комнату. Футболка, в которой спала, обвивала пухлые бедра (она немного поправилась после ухода Фила, фунтов на пятьдесят, но, когда закончится все это дерьмо с Куполом, сядет на диету и вернется к тому весу, что был у нее в старшей школе). Сэмми распахнула дверь.
Лучи фонарей – четыре, все мощные – ударили ей в лицо. Из темноты за лучами вновь донесся смех. Один из смеющихся своим «няк-няк-няк» напоминал Керли[77]
из «Трех придурков». Она его узнала, слышала этот смех всю старшую школу: Мел Сирлс.– Вы только посмотрите! – воскликнул Мел. – Все одеты и никому не отсасывают!
Опять смех. Сэмми подняла руку, чтобы прикрыть глаза, но это не помогло: люди, которые держали в руках фонари, оставались силуэтами. Но по смеху ей показалось, что среди них женщина. Сэмми подумала, что это хорошо.
– Выключите фонари, пока я не ослепла! И заткнитесь: разбудите ребенка!
Опять смех, громче, чем прежде, но три из четырех фонарей погасли. Она направила луч своего фонарика в дверной проем, и увиденное ей не понравилось: Френки Дилессепс и Мел Сирлс по флангам, Картер Тибодо и Джорджия Ру между ними. Джорджия, та самая, что ткнула ей в грудь ногой и назвала лесбой. Женщина, но опасная женщина.
У всех на груди блестели полицейские жетоны. И все крепко выпили.
– Чего вы хотите? Уже поздно.
– Хотим травки, – ответила Джорджия. – Ты ее продаешь, вот продай немного и нам.