Под миртами Италии прекрасной

Дорогой Анджелино,

Манциана, среда

2 и 3/4 часа

вчера Профессор захотел вернуться в Манциану, а сегодня почти умирает: кровоизлияние в сердце грозит убить его. Приезжай немедленно, если хочешь увидеть его живым.

В спешке

твой друг

Мази.

В верхней части листка рукой Анджело Титтони карандашом сделана пометка: «Брюлов». Застать его в живых ему не довелось.

Другое письмо Мази (очевидно, копия с него) адресовано петербургскому доктору М. А. Маркусу. Большая его часть посвящена тому, как и чем собирался отблагодарить Брюллов Мази за оказанные им услуги. Но ценность этого документа заключается в детальном описании обстоятельств кончины художника. Врачи, которых я познакомил с его содержанием, смогли уточнить диагноз оказавшейся смертельной болезни, — аневризма аорты.

Не отличавшийся с детства крепким здоровьем, Брюллов под конец жизни страдал двумя недугами — ревматизмом, особенно обострившимся, когда он работал в строившемся в Петербурге Исаакиевском соборе, и болезнью сердца. В Италии, живя в Манциане, он ездил к находившимся в восьми километрах от нее известным с древнеримских времен горячим щелочно-йодисто-серным источникам Стильано. Там и сейчас принимаются ванны и грязи. Уже приближаясь к Стильано, чувствуешь сильный запах йода и серы, а стоящая перед лечебным корпусом чаша фонтана, питаемого из тех же источников, покрыта толстым наростом минеральных отложений. Поездки в Стильано, казалось, помогли Брюллову — ревматические боли ослабли. Но эти воды и грязи были ему противопоказаны из-за его сердечного заболевания.

К. П. Брюллов, дальние предки которого были французскими гугенотами, похоронен в Риме на протестантском кладбище «Монте Тестаччьо». От нынешнего входа, немного наискосок влево, в третьем ряду хорошо виден большой беломраморный памятник, выполненный по эскизу архитектора А. Ф. Шурупова, с аллегорическими барельефами и горельефным портретом Брюллова, скопированным с известного бюста работы И. П. Витали. Сто лет спустя, когда истек срок аренды участка, наше государство сделало денежный взнос, с тем чтобы могила Брюллова сохранялась вечно.

Кладбище «Монте Тестаччьо», так же как «Английское» во Флоренции, находится на земляной насыпи, дублировавшей городские укрепления — сохранившуюся древнеримскую Аврелианову стену. А название свое оно получило по находящемуся неподалеку холму, образовавшемуся тоже еще в античные времена на берегу Тибра, рядом с причалом, где сваливались разбитые кувшины — амфоры (по-латыни «testa»), служившие тарой для перевозки вина, оливкового масла, зерна. Давно уже присыпанный землей, холм этот порос травой, кустарниками и даже деревьями. Но до сих пор дожди обнажают то там, то здесь груды осколков глиняной посуды, «сработанной еще рабами Рима».

Говорили, что Брюллов желал быть похороненным именно на «Монте Тестаччьо». В Риме он сделал рисунок «Диана на крыльях Ночи». Вот как описывал его Стасов: «Ночь, прекрасная женщина, под пальцами которой звучат гармонические струны лиры, несомой ею в руках, тихо скользит в воздухе, и на поднятых крыльях ее лежит, покоясь и засыпая, луна — Диана, сложившая руки на груди, одна на другую, и склоняющаяся ко сну в каком-то невыразимом томном положении тела. Ночь несет ее над Римом, погруженным в темноту; видны все знаменитые места Рима, виден и Monte Testaccio, и на нем поставил Брюллов точку, говоря: «здесь буду я похоронен». В картине этой есть что-то необыкновенно успокоительное, тихое. Может быть, такою же гармоническою, тихою, успокоительною представлял себе Брюллов и ту свою вечную ночь, которую ждал скоро… Исполнились и мысль, и желание его: гармоническая тихая ночь римская и засыпающая луна римская стоят навсегда над ним и над его Monte Testaccio».

Насчет «всех знаменитых мест Рима» Стасов, возможно, преувеличил. Во всяком случае, на литографии, сделанной с этого рисунка, видна только вершина пирамиды Кая Цестия — гробницы древнеримского трибуна, за которой и начинается «Некатолическое», как оно теперь официально называется, кладбище.

Пирамида Цестия изображена еще на одном рисунке Брюллова — «Пляска перед остерией», который относится к первому пребыванию художника в Италии. Он пронизан совершенно иным, беззаботно-веселым настроением. За вынесенным наружу, в тень развесистого дерева, столиком расположился богато одетый молодой человек в накидке, со шляпой на голове. Склонившись к сидящей по другую сторону стола женщине, он нашептывает ей что-то явно игривое на ухо. Еще одна женщина, усевшись на стол, бьет в бубен. Перед ними — лихо отплясывающая пара. По наружной лестнице спускается, неся в обеих руках яства и бутыль вина на голове, хозяин остерии. Вдали, на фоне пирамиды, катится коляска.