Под покровом небес

В первый день охоты Лукич решил пройти вдоль заболоченной низины по подножию хребта параллельно дороге, по которой они с Гришкой ехали сюда. Особой разницы не было — в какую сторону идти, потому что от избушки было всего четыре главных направления, по которым обычно ходил охотиться Лукич: первое, по которому он пошел сегодня; второе — параллельное этому, но по самому хребту, уходящему в южную сторону; третье — по хребту, уходящему на север; четвертое — по юго-восточному склону уходящего на север хребта. Все маршруты по протяженности, если просто по ним идти никуда не отклоняясь, были относительно короткими — километра 4–5 в один конец и столько же, но уже по другой тропе, обратно. Было еще столько же больших маршрутов, по которым Лукич ходил для разнообразия — увидеть, что такое там происходит, какой зверь там обитает, и по делам. К примеру, избушка его друга Семена находилась в семи километрах, и идти к нему было легко, потому что она располагалась на севере за пологим перевалом в широкой, низкой относительно главного хребта долине. Идти к Семену нужно было, чтобы не переваливать через пологий перевал, сначала по хребту, а потом по его восточному склону спуститься в долину, где располагался охотничий участок Семена. Туда легко, а вот обратно — надо подниматься на вершину хребта или идти в обход, через пологий перевал, а это почти на три километра дальше.

По одному короткому маршруту Лукич, как правило, ходил охотиться раз в неделю: четыре коротких плюс один день выходной плюс один или два длинных маршрута. За неделю распуганный выстрелами и собаками зверь успокаивался, человеческие и собачьи запахи выветривались, и зверь возвращался обратно к привычным для него местам обитания.

Выйдя из избушки, Лукич подпер палкой дверь, зажал мелкокалиберную винтовку подмышкой, придерживая ствол согнутой в локте рукой, и, крикнув собакам:

— Ко мне! — пошел по вчерашним, припорошенным снегом, своим следам, вниз по склону. На небе сияло солнце, и первый снег, укрывший землю и ветви елей, кедров и лиственниц, искрился в его лучах. И воздух, прозрачный до такой степени, что, если бы смотреть с Лысой горы, можно было бы увидеть и русло Большой реки, над которой стояла легкая дымка тумана. А Большая река текла почти в тридцати километрах отсюда. Здесь в горах лежал снег и было морозно, а там, у Большой реки, и у деревни снега еще не было, а лишь тянуло к ним с гор морозный воздух, пахнущий первым снегом.

Яркое солнце чуть подтаивало лежащий на хвойных ветках снег, и он бесшумно падал. Ветви, освобожденные от груза, приходили в легкое движение — распрямлялись, и собаки поначалу бросались на эти движения. Лукич тоже пару раз сбрасывал большие теплые рукавицы, хватая голыми руками винтовку. Но вскоре все успокоились, подавив охотничий азарт. Собаки Самур и Гроза ушли вперед, в чащу. Угба быстрым шагом шла по тропке впереди хозяина, а сам Лукич шел не спеша, размеренно расходуя силы, с удовольствием рассматривая окружающий его мир, вслушиваясь в таежные звуки, вдыхая таежный воздух с едва уловимыми запахами древесной смолы, снега, подгнивших колодин, брусничника, мхов…

Но эта идиллия вскоре закончилась — впереди, левее от тропы, залаял Самур, потом там же гавкнула Гроза — начиналась тяжелая, на износ, работа. Лукич свернул с тропы и на лай, по прямой, через колодины, камни, раздвигая рукой, головой, телом колючие ветки, побежал, держа в правой руке наперевес винтовку.

Лай, который в таежной тишине звучал звонко и казался близким, исходил с противоположного склона небольшого лога, которыми был испещрен весь склон главного хребта. Лукич, благо, что снега было пока мало, быстро спустился в лог, но вот крутой подъем отнял много сил и, добежав до лиственницы, под которой «танцевали» собаки, облаивая добычу, почти совсем задохнулся, а сердце в груди колотилось так, что, казалось, слышно было по всей таежной округе, и руки, от нехватки кислорода в мышцах, тряслись так, что, целясь, Лукич был вынужден прислонить цевье винтовки к соседней молодой совсем уже голой от иголок лиственнички. Целился пока Лукич лишь в вершину старой лиственницы, возле которой прыгали в охотничьем азарте собаки. Лиственница возвышалась метров на двадцать пять над землей, а Лукич стоял на склоне лога, метра на два еще ниже, и среди остатков желтой хвои не сразу рассмотрел красный, почти огненный на солнце беличий хвост.

«Редкий цвет!» — подумал Лукич, прицелился белке в глаз, плавно нажал на спусковой крючок.

— Б-з-з-ж-у-у! — звук выстрела хлестнул по таежной тишине. По полету падающей с вершины белки Лукич понял, что промахнулся — белка была ранена и падала, растопырив лапки, в надежде зацепиться за спасительную ветку. Но спасения не было. У земли Самур лишь на секунду сжал челюсти, хрустнув беличьим черепом, и выпустил добычу на снег.

Подошел Лукич, похвалил собак, поднял белку — пуля вместо глаза угодила вскользь белке в шею, сбив ее с дерева.