Под покровом небес

«Не высший сорт, но на первый, пожалуй, потянет», — по-деловому думал Лукич, снимая шкурку со зверька. Для этого он достал из-за голенища бродень финку, обрезал по суставам лапки, сделал, как бритвой, надрез под хвостом, аккуратно, чтобы не повредить шкурку, финкой отделил позвонки спины от хвостовых позвонков, пальцами, ухватив за позвонки хвоста, вытащил из меховой шкурки хвоста, а потом стянул шкурку чулком с тельца. Из рюкзака достал два целлофановых мешочка: в один положил шкурку, во второй — тушку. Сложил добычу в рюкзак, и, хотя вся эта процедура заняла не больше пяти минут, Лукич успел отдышаться, унять сердцебиение. Но тут со стороны тропинки, откуда Лукич побежал на лай собак, затявкала Угба. Ничего не оставалось, как через лог бежать назад.

Место для обеда Лукич мысленно наметил себе еще выходя утром из избушки, — у подножия Главного хребта, к которому он, охотясь на белку, подошел, свернув со вчерашней тропинки, по которой он добирался до избушки, вправо, пройдя примерно полтора километра. Место это было открыто от высоких деревьев, потому что подросшие деревья, утратившие способность быть гибкими, срезал февральский наст, образованный из снега, который накапливался всю зиму на склоне, затвердевая от яркого февральского солнца и холодного ветра, дувшего, когда солнце уходило на другую сторону хребта, а ближе к марту наст, под своей тяжестью, начинал медленно двигаться вниз. Кустарник и молодые деревца сгибались под навалившейся тяжестью и после таяния снега продолжали расти, пока не затвердевали. Это место в этот час было освещено ярким солнцем, что придавало ему уютный защищенный вид.

Лукич ногой расчистил от снега небольшую ровную площадку, образовав из снега своеобразный бруствер. Снега накануне выпало не так много, но здесь, у подножия хребта, его скапливалось всегда больше, чем в других местах, и Лукич вспомнил, как несколько лет назад — Вовке тогда было лет шестнадцать, а он, Лукич, тогда еще не изучил как следует свой новый охотничий участок, — они попали в серьезную историю, которая могла закончиться печально. В тот декабрьский день они охотились на вершине Главного хребта, идя от избушки в южную сторону. Белки было мало, соболя не было вообще, и Вовка предложил спуститься с хребта к месту, где обитают колонки, напрямую по склону, по непроверенному, нехоженому пути. Такое желание у него возникло из-за ощущения молодой силы и нежелания тратить время на обходной, проверенный путь. А Лукич согласился из-за незнания всех нюансов нового участка, из-за того, что была середина солнечного, как сегодня, дня, поддавшись Вовкиному молодому азарту. И они пошли напрямую вниз. Сверху, казалось, до нижней тропы всего ничего — метров семьсот-девятьсот. Что-то неладное они начали понимать, когда прошли половину пути, спустившись на две трети склона, и Самур, проваливавшийся уже почти по холку в снег, начал повизгивать, отскакивать назад, как бы говоря: «Может, вернемся, пока не поздно!» В этом месте снег был уже по пояс. Они остановились. Посмотрели назад, вперед. Назад, в гору, идти не хотелось, и до нижней тропы вроде бы рукой подать.

— Ладно, идем, — сказал тогда Лукич, видя торчащие из-под снега верхушки кустарника и потрогав рукой рыхлый еще снег. — Поди, не засыпет. — И они пошли след в след. Сначала впереди шел Лукич, потом Вовка, а по их следам — Самур. Их не засыпало, но снег становился все глубже и глубже, приходилось его расталкивать сначала туловищем, а потом, когда глубина снега дошла до подбородка, пришлось разгребать руками, как пловцам, гребущим воду. Устав, отдыхали стоя. А устать было от чего: шедший впереди пробивал снег, а шедший сзади нес на руках собаку, потому что их след сразу же засыпался снегом, и Самур, пытавшийся поначалу выпрыгивать из этого снега, быстро выбился из сил. Но самое трудное место для прохода к нижней тропе оказалось внизу, у подножия хребта. И даже не потому, что здесь снега было больше — ну, примерно, до глаз, а потому, что место было ровное и сила притяжения, которая на склоне помогала двигаться вперед, здесь тянула только вниз. Последние двести метров до нижней тропы они стоя ползли — по-другому это движение не назовешь — около часа, выбившись из сил, взмокнув от едкого пота так, что пришлось, когда они выбрались на нижнюю тропу, срочно разжигать костер, чтобы обсохнуть и набраться сил на обратную дорогу к избушке.

«Да, где-то здесь и разжигали», — подумал Лукич, ломая тонкие сухие ветки.

Костер принялся с одной спички. Сначала загорелся легким синеватым пламенем мох, высушенный морозом, потом весело защелкали сухие веточки, а за ними — заполыхали ветви потолще, выбрасывая сначала только красноватое пламя, почти без дыма, а потом, когда уже в сердцевине костра стали накапливаться обгоревшие угли, потянуло живительным теплом.