Под покровом небес

— Почему? Как Гришка пришел, мы с Семеном сразу вторую варить поставили.

— Давай, — махнул рукой Лукич. Допил чай, перевернул кружку, сливая оставшиеся капли, протянул пустую кружку Гришке. С полки снял Вовкину кружку, хотел ее ополоснуть, зачерпнув ковшом воды из ведра.

— Не надо, — сказал Лама. — Мы уже пили с Семеном чай.

Лукич вылил назад в ведро воду из ковша. Протянул его Гришке.

— На троих разливайте, а я пока супу поем, — сказал Лукич.

— Ешь. И ты, Гришка, себе супу накладывай. Нам спешить некуда. Подождем, — сказал Семен.

Лама одобрительно кивнул.

— Лукич, ты поешь. Наваристая глухарка получилась. А потом еще собакам надо кашу сварить. С бельчатиной. Собак много, — Лама осекся — его в бок толкнул Семен. — Ну в общем, два котелка поставить надо.

За окном, несмотря на рано наступившую ночь, было светло из-за белого снега, желтой большой луны и ярких звезд, высыпавших на небе. Видна была даже тень от дерева, которая тихо двигалась вслед за луной по стеклу. Самур, попытавшийся занять свое привычное место в избушке, был отправлен Лукичом под навес. На место Грозы. Рядом с Угбой. Кобели Семена и Ламы свернулись в клубки, улеглись прямо на снег у стен избушки. Стояла такая тишина, какая бывает в тайге в безветренную погоду лишь в начале зимы. В избушке тоже стояла тишина, прерываемая лишь потрескиванием горящих поленьев в железной печке да позвякиванием алюминиевых ложек по алюминиевым мискам.

— Такая луна к морозу, — сказал Семен.

— Да, — поддержал разговор Лама. Он знаком с Лукичом был много лет. Жил в деревне через дорогу от него. И избушки были рядом. У Семена выше по склону хребта, а у него ниже. Если провести прямые линии между тремя избушками: его, Семена и Лукича, его была на конце перевернутого треугольника. Как раз посредине пути между Лукичом и Семеном. Только ниже на четыре километра.

Лама был по национальности тувинцем. Его предки жили в юртах, пасли скот, охотились. Верили в духов, лечились у шаманов. Потом с торговыми китайцами сюда проникла Тибетская вера. Ламаизм. Его дед стал буддийским священником — ламой. А когда у тувинцев появилась своя письменность, власть решила выдать каждому тувинцу документ личности, куда надо было вписать не только имя и отчество, но и фамилию. Его отец разумно выбрал фамилию Лама. Не то что три других его брата. Один стал Винтовкой. Второй Трактором. А третий вообще Сталиным. Правда, кто-то в верхах одумался. Или кто подсказал. Но через пару лет они все стали носить фамилию Лама.

При советской власти отец Ламы переехал в город. И сам Лама рос и учился в городе. Но страсть к охоте у него была в крови. Он охотился столько — сколько себя помнил. С самого детства. С отцом, с родственниками, у которых он жил летом в юртах. Ставил петли, капканы, метко стрелял из отцовской берданки. Потом, когда выучился и стал служить офицером в штабе МВД, получил разрешение и приобрел старый армейский карабин.

В штабе работа была не сложной, но очень скучной. Лама дослужился до звания «капитан». Но дальше служба не заладилась: пришел новый начальник, не увидел служебного блеска в глазах Ламы, который каждую свободную минуту, каждый час, каждый день мечтал и думал только об охоте, и предложил ему убраться с его глаз. Уйти на пенсию или участковым в деревню. Это уже потом Лама узнал, что начальник освобождал место для своего племянника. Так оказался Лама в деревне. Ему и дом, в котором жил его предшественник, выделили. Но проработал участковым Лама недолго. Жена, которая давно уже была больна, умерла. И Лама запил. Его уволили. До минимальной пенсии не хватило полгода выслуги. Правда, дом в деревне и карабин оставили. Вот этот карабин и положил начало дружбы с Лукичом.

Лама, чтобы заглушить боль утраты, пил каждый день. В деревне, закрывшись в доме, в одиночестве пил сутками. Когда водка заканчивалась и наступало просветление, брал карабин и шел на охоту. Но перед этим все-таки заходил в магазин за нехитрыми продуктами: хлебом, крупой. И обязательно прихватывал чекушку водки. Так однажды по пьяни он поскользнулся в горах, ударился коленом о камень. Колено долго сильно болело, потом боль перешла в ноющую по ночам, в непогоду, после дальних переходов. Но терпимую. А вот мушку на стволе винтовки, которую он сбил при падении на камень, он исправить не мог. И он пошел к соседу наискосок через дорогу с карабином на плече.

Лукич его встретил у калитки. Выслушал пьяное бормотание. Спокойно сказал:

— Приходи, когда будешь трезвый.

Лама сначала что-то заворчал, но Лукич был непреклонен. И он ушел. Дома допил остатки водки. Пару раз ругнулся на соседа. Лег спать. Утром проснулся ни свет ни заря. Все болело: колено, голова, душа. Но появилась цель, и Лама, дождавшись открытия магазина, пошел и купил вместо водки плитку прессованного китайского зеленого чая, сухого молока и сливочного масла. Дома стал варить тувинский чай с молоком, с маслом и солью.