Под шепчущей дверью

– Мне очень жаль, – пробормотала она, глядя на доску. – Я действительно ждала какого-нибудь результата. – Она принужденно улыбнулась. – Это не всегда срабатывает. Они бывают капризны, эти духи. Делают лишь что хотят и когда хотят.

Нэнси кивнула. Но Уоллес видел, как она огорчена. Она излучала боль, ему самому было больно от этого, и он мысленно умолял ее продержаться еще чуть-чуть.

Нэнси не пошевелилась, когда Доходяга и Коротышка убирали доску и камеру. Дездемона что-то тихо говорила ей, держа за руки, просила не сдаваться, заверяла, что они в самом скором времени сделают еще одну попытку.

– Надо подождать, – сказала она. – У нас все получится.

Нэнси кивнула, лицо у нее было уставшим, невыразительным.

Когда троица направилась к двери, она встала со стула, прижимая сумочку к груди, как щит. Доходяга и Коротышка ушли не оглянувшись. Дездемона остановилась в дверях и посмотрела на Хьюго.

– Ты же знаешь, здесь что-то такое есть.

Хьюго не ответил.

– Пойдемте, дорогая, – обратилась Дездемона к Нэнси. – Мы сопроводим вас до города и убедимся, что вы в безопасности.

Мэй наклонила голову набок, словно была сконфужена, и переводила взгляд с Дездемоны на Нэнси.

Хьюго прочистил горло:

– Я бы хотел сказать Нэнси пару слов наедине, если она позволит.

Дездемона прищурилась:

– Ты вполне можешь сделать это в моем присутствии.

– Если Нэнси того захочет, – ответил Хьюго. – И она вправе поделиться тем, что я скажу, с кем ей будет угодно.

– Нэнси? – вопросительно взглянула на нее Дездемона.

Нэнси, пристально посмотрев на Хьюго, кивнула:

– Все… хорошо. Идите. Я немного задержусь.

Дездемона, казалось, собралась возразить. Но вместо этого вздохнула:

– Хорошо. Если вы уверены, что вам это нужно.

– Уверена, – ответила Нэнси.

Дездемона сжала ее плечо и покинула чайную лавку.

В лавке повисла тишина, все ждали, когда заработает мотор. Он зарокотал и скоро стих вдали. Было слышно лишь, как тикают часы.

– Ну так что? – спросила Нэнси, голос ее дрожал. – Чего вы хотите?

Хьюго сделал глубокий вдох и, выдыхая, медленно проговорил:

– Вашей дочери здесь нет.

Нэнси отшатнулась от него, словно он ее ударил. На ее глазах выступили злые слезы.

– Что?

– Ее здесь нет, – мягко повторил Хьюго. – Она ушла в лучшее место. Такое место, где ничто не может снова причинить ей боль.

– Да как вы смеете, – прошептала Нэнси и сделала шаг к двери. – А я-то думала, вы… – Она яростно потрясла головой. – Я не останусь здесь и не позволю вам быть таким жестоким ко мне. – Ее грудь резко вздымалась. Бросив на Хьюго прощальный взгляд, она повернулась к двери и схватилась за ручку. И Уоллес понял, что сейчас или никогда. Алан – испуганный, обреченный Алан – подсказал ему, как надо действовать. Нэнси пылала, подобно пламени, ее горе было нескончаемым источником горючего. Кем бы она ни была – кем-то вроде Мэй или кем-то еще, – но она услышала Алана, когда он выкрикнул ее имя.

И потому Уоллес крикнул:

– Нэнси!

Она застыла на месте, спина напряжена, плечи высоко подняты.

– Нэнси!

Она медленно повернулась, по ее щекам катились слезы.

– Вы… вы слышали?

– Да, – ответил Хьюго. – Он поднял руки, словно успокаивал испуганное животное. – И заверяю вас, вам совершенно нечего бояться.

Она неожиданно хохотнула:

– Вряд ли вам стоит указывать, что мне…

И стала хватать ртом воздух, когда Уоллес схватил стул и поднял его с пола. Кровь отхлынула от ее лица, рука метнулась к горлу. Уоллес не стал подносить стул близко к ней, потому что не хотел напугать сильнее, чем она уже была напугана.

Вместо этого он понес его к черной доске за стойкой.

– Осторожно, Уоллес, – предупредил Нельсон. – Ей надо сообщить лишь то, к чему она готова.

– Знаю, – проговорил Уоллес сквозь стиснутые зубы и оттолкнул прыгавшего вокруг него и старавшегося понять, куда Уоллес несет стул, Аполлона. Тот, желая помочь, вцепился зубами в одну из ножек, но потом отвлекся на собственный хвост.

Уоллес поставил стул на пол и оглянулся. Нэнси не двигалась, челюсть у нее отвисла – ведь стул летел по воздуху. Уоллес поставил его и сел.

– Прошу прощения, – пробормотал он и стер надпись на доске – названия фирменных блюд и цены, выведенные вокруг пословицы о чае, смешались в одно белое пятно.

Уоллес взял лежащий у доски кусок мела. И написал одно-единственное слово:

ВОРОБЕЙ.

Нэнси, сдавленно всхлипнув, бросилась к доске.

– Ли? О, боже ты мой, Ли?

Под этим словом Уоллес написал: НЕТ, ЭТО НЕ ТВОЯ ДОЧЬ, ЕЕ ЗДЕСЬ НЕТ. МНЕ БЫ ОЧЕНЬ ХОТЕЛОСЬ, ЧТОБЫ БЫЛА, НО ОНА ТЕПЕРЬ В ЛУЧШЕМ МЕСТЕ.

– Это шутка? – вопросила Нэнси, ее голос был хриплым, глаза влажными. – Как, черт побери, вы узнали о воробье? Он… за окном ее больничной палаты. Он всегда… кто вы?

Уоллес стер эти слова и продолжил писать, мел со скрипом передвигался по доске.

Я УМЕР. ХЬЮГО ЗАБОТИТСЯ ОБО МНЕ.

– А почему же тогда вы разговариваете со мной? – Нэнси сердито вытерла мокрое лицо. – Я не просила вас об этом.