Под сводами Дворца правосудия. Семь юридических коллизий во Франции XVI века

Во время военных действий сторона, находящаяся в невыгодных условиях, может уравновесить свои шансы, внезапно применив оружие нового поколения. Таким оружием стал новый метод исторической критики, осваиваемый эрудитами. С помощью Этьена Паскье Луазель разрушал базовые конструкции «каролингского» или королевского мифа университетской истории, служившего базой для аргументов Сервена. Вдумчивое чтение хроник, памятников университетской поэзии и уставов позволило Луазелю предложить свою версию университетской истории. В этой версии были свои противоречия, и Луазель это прекрасно понимал, ведь иногда университет конфликтовал со Святым престолом, как сам, так и в союзе с королем противостоя папе. Луазель не фальсифицирует факты, он просто предпочитает умалчивать о неудобном. Его положение было сложным — приходилось отстаивать папские прерогативы перед парламентом, чьи галликанские симпатии были ярко выражены, к тому же и сам Луазель, и его друг Паскье являлись рьяными защитниками галликанских вольностей от посягательств Рима. Луазель исподволь демонстрирует приверженность этой позиции. Споря с тем, что своим возникновением университет обязан «шотландским» ученым, прибывшим в Париж при Карле Великом, адвокат приводит любопытное сравнение:

Говорить, что шотландцы или ирландцы принесли знание во Францию, все равно как если бы через 500 лет сказали, что иезуиты принесли образованность в Париж из Италии или Испании[284]

.

Намек на Общество Иисуса сразу же отсылал к процессу, который университет возбудил против иезуитов в 1564 году. На этом процессе адвокатом университета выступал молодой в ту пору Этьен Паскье. Вспомним, что Луазель отнес борьбу с иезуитами к числу университетских подвигов. Среди этих подвигов — сопротивление Болонскому конкордату 1516 года и отстаивание Прагматической санкции, то есть борьба за ограничение папских прерогатив. Странная позиция для адвоката, эти прерогативы защищавшего! Но надо помнить, что парламентские судьи совсем недавно, в 1580 году, поддержали попытку университета добиться от короля отмены конкордата[285].

Через пятнадцать лет в «Диалоге адвокатов» Луазель устами Паскье предложит адвокатам считать своим родоначальником Пьера де Кюиньера. Молодежь удивилась: ведь в соборе Нотр-Дам этот адвокат XIV века представлен скульптурой смешного человечка, о чей нос женщины и дети тушили свои свечки: «Поистине, вы оказываете нам великую честь, желая начать разговор об адвокатах курии с такого молодца!»[286]

Однако Паскье объяснил, что такова была месть церкви смелому адвокату, оберегавшему права короля от папских посягательств. Именно этот де Кюиньер помянут Луазелем в связи с подвигами университета. Это не случайные оговорки, опытный адвокат недвусмысленно намекал на наличие общих ценностей с судьями парламента и, шире, с галликански настроенной публикой.

«Реплика» Луи Сервена

Тридцатилетний адвокат Сервен, в отличие от пятидесятилетнего Луазеля, не обладал ни большим опытом выступлений в залах парламента, ни опытом занятий историей. Однако в «Реплике» Сервен концентрирует внимание не только на процедурных ошибках Пьера Тенрие, как обещал в конце своей первой речи. Приняв вызов, он тоже обращается к истории, углубляя свои экскурсы и стараясь чаще, чем прежде, приводить доказательства своих положений.

Сервен начинает свою «Реплику» с похвалы Генриху III:

Под его предводительством мы надеемся достичь лучшей жизни, он поддерживает среди людей образованность, служащую средством от забвения. Он покровительствует словесности, которая заставляет оживать умерших. Хотя и немая, она оживляет людей и заставляет их говорить. Это его, короля, мы должны признать первым и главным патроном университета[287]

.

Оживить умерших — задача, достойная Жюля Мишле[288], французского историка-романтика XIX века. В какой-то мере Сервен выступает его единомышленником, развивая тезис, что если мы признаем основателем университета кого-нибудь другого, то проявим неблагодарность не только по отношению к Карлу Великому, «который канонизирован из-за своей святой жизни и память которого мы отмечаем в этом дворце»[289], но оскорбим и других королей.